Кирилл Тимченко - Без солнца

Конечности не слушались, крепко привязанные режущими кожу веревками. Походило на то, что его распяли и куда-то волокли. При этом было достаточно шумно, как в оживленном месте, но он не мог понять, где же все это могло происходить. Бункер был, конечно, достаточно большим, но ведь в закрытых местах, подобных этому нужна не только крыша над головой и нормальное освещение, но необходимы источники воды, еды, фильтры для воздуха и многое другое, без чего выживание большого количества людей в одном месте просто невозможно.

Мир неожиданно пошатнулся и куда-то рухнул, а потом со всей силы врезался во что-то очень твердое. Многоголосый шум сменился каким-то монотонным пением, в котором нельзя было понять ни слов, ни мелодии. Больше всего походило на гул ветра среди развалин, только облаченный в слова. Сплюнув набравшуюся во рту кровь, Саша матом припомнил тех, кто его тащил. Что же надо сделать, чтобы уронить такой большой предмет, как крест с привязанным к нему человеком. Как не парадоксально, но он чувствовал, что набрался у Гая достаточно нездорового цинизма, и успевал смотреть на все от лица какого-то третьего лица, не участвующего в происходящем. Его, в конце концов, должны сейчас убить, причем наверняка очень жестоко, а он здесь лежит и издевается сам над собой. И он точно не хочет умирать, тем более таким образом. Как-то по другому это себе представлял, несколько более героически и справедливо А еще лучше – в глубокой старости и в окружении большой семьи. Ничего этого теперь не будет, а ведь у него даже и детей нет. И уже не будет. Все по пустошам шлялся, геройствовал, а таких простых вещей, как семья и дети, сделать не успевал. Как это, наверное, приятно, просыпаться с утренней побудкой и чувствовать рядом кого-то, очень важного в твоей жизни, более важного даже, чем ты сам. Так и не успел признаться, что кого-то любит. Была одна девушка, красивая и добрая, официантка в баре, в который он заходил вместе с друзьями. Сказать ей все, что думает, так и не смог. Постеснялся, не успел, не решился… Можно долго оправдываться, только ничто из этого так и не объяснит, почему твоя жизнь уже закончилась, а ты так ничего не сделал из того, что обязан сделать каждый человек в своей жизни. Главное ведь не ты сам, а то, что ты делаешь, ради чего живешь и зачем дышишь. А вот ради чего он, получается, жил? Ради чего все это бултыхание? Получается, что не для чего… Ничего не совершил и никто его не будет помнить, когда не станет. Может, только кто-то из старых друзей, еще оставшихся в живых, когда-нибудь поднимет кружку с самогоном и произнесет тост, который уже стал традицией для поминания тех, кто не вернулся из походов: «За Сашу, парня, все же нашедшего покой».

Его снова подняли и понесли куда-то, еще более восторженно крича и повизгивая. Покачав головой, Саша все же открыл глаза, решив, что ничем больше его не напугаешь. Он ошибался. Напугать его можно было, очень даже серьезно. Даже не видя тех, кто его тащил, Саша по-настоящему испугался. Заезженным, запоздалым страхом, даже не за себя, а за всех остальных, за других, кто про это еще не знает. А когда узнает, то будет слишком поздно, чтобы что-то исправлять.

Мрачные стены, словно вырезанные из голого камня, ярко освещенные пылающими оранжевым цветом пламенем, украшенные жуткими орнаментами из костей и черепов, расписанные непонятными рунами и заклинаниям, потолок, выполненный в форме небосвода, с которого свисали гигантские люстры, увешанные телами. И Саша даже не поверил сперва, когда разглядел, а поняв, что это правда, ужаснулся еще больше. Существа, повешенные на этих украшениях, были еще живыми. Насквозь проткнутые ржавыми цепями, прибитые к железу гвоздями, он все еще дергались и кривлялись, раскрывая рты в беззвучном крике.

Его внесли в большой зал, в котором устоялся запах крови настолько сильно, что от него мутнело в голове. Здесь работали какие-то машины, скрежетом и гулом наполняя воздух. Их предназначения можно было не угадывать, достаточно просто бросить взгляд на гигантские конвейеры, на которых, как на заводе, собирали из различных кусков самых невероятных тварей, как обезумевшие ткачи пришивая друг к другу абсолютно неподходящие части тела, оставляя кровоточащие края и торчащие кости. И все же собирая живых и жестоких тварей. Одна из них даже вырвалась из оков на ленте и накинулась на молчаливого техника, стучавшего по клавишам, разорвав его в мгновение ока. Тварь убили несколькими секундами спустя, а потом, недолго думая, бросили останки обратно на конвейер.

А вот и его место, с ужасом подумал Саша, когда крест с ним установили на одну из лент, неторопливо двигавшуюся на выход из пещеры. Уроды, тащившие его, радостно вопили и размахивали своим оружием, когда лента потащила его.

Здесь собирали какую-то жуткую армию, как с ужасом подумал Андрей, глядя на огромное количество таких сборочных линий, сейчас, правда, полупустых или вообще выключенных, но если те кого успели наштамповать, вырвутся отсюда, поток мертвых тел может в разы увеличится, тем более, что местные и куска не теряют.

А ему теперь оставалось только молиться и надеяться на то, что смерть будет для него быстрой. Саша не хотел становится таким, быть изуродованным за просто так, ради исполнения чужого безумия. И исковеркают ведь не только тело, но и душу превратив в такого же, охваченного безумием убийства, урода.

Высокий человек в абсолютно черном и блестящем плаще, закрывавшем все тело от шеи до пят, с противогазом, закрывавшем лицо, оставив только две узкие щелки для глаз, оказался первым неизмененным существом, увиденном им здесь. Равнодушно окинув взглядом Сашу, он ничего не сказал, только поставил на руке знак фломастером, развернулся и ушел. А конвейер поехал дальше, уводя его вглубь каких-то коридоров и тоннелей, из которых шли неприятные звуки. Ни один из них не сулил ему ничего хорошего.

Огромные помещения, соединенные маленькими и узкими коридорами нагнетали чувство подавленности и отчаяния. Культ смерти, чувствовавшийся в каждом украшении этих залов, подавлял воображение, заставляя отчаянно желать оказаться где-нибудь далеко отсюда, в безопасности и тишине.

Голова трещала от однообразного песнопения, исходившего, казалось, отовсюду. Запахи горящих факелов смешивались со смрадом давно не мытых тел, разложения и запекшейся крови. Иногда сквозь всеобщий шум пробивались отдельные вопли боли и отчаяния, но Саша уже не реагировал на них. Всеобщая атмосфера настолько подавила его, что мысли замерли на одном месте, полностью поддавшись отчаянию. Делать уже ничего не хотелось, вид этой мощи, подмявшей его, сломал внутренний хребет, заставив покорно ждать приближающуюся смерть.