Мэри Джентл - Том II: Отряд

— Думаю, я понимаю, что произошло, — сказал я. — Почему вы вернулись? Бургундия… потеряла силу, так?

Она остановилась; одна нога в грязной луже, грязь медленно ползла вверх по сапогу. Смотрела она вперед, туда, где стояли палатки.

Я продолжал:

— Вплотную к волне вероятного время течет иначе… Мгновенье, в которое вы и Дикие Машины рассчитали изменения в человеческой истории, дали ему силу и волю — окончилось. Вам удалось отразить непосредственную угрозу. Но процесс, обеспечивший это изменение, иссякает. В настоящее просачивается все больше деталей истинного прошлого — и можно предвидеть время, когда все, что нам известно о Бургундии, станет историей «Бургундии Аш».

Она улыбнулась.

Я говорил дальше:

— Но эта история окончена, да? Наверно, то, чему мы были свидетелями в последние семь или восемь лет, было процессом воссоединения с Пропавшей Бургундией.

— Бургундии больше нет, верно? — спросил я. — Мы беззащитны?

— О нет.

Она ухмыльнулась, блеснув глазами, склонив голову набок, и на мгновенье я увидел перед собой Аш из манускриптов: женщину в грязной броне, деловито отказывающуюся признать себя побежденной.

— Не понимаю.

Светловолосая женщина в белом комбинезоне шла к нам по грязной колее. Она щурилась от ветра, но мне показалось, что глаза у нее ярко-зеленые. На недавно обритой голове под не успевшими отрасти волосами виднелись швы.

— Амирские медики были лучше наших, — ответила Аш на мой вопросительный взгляд. — Почему бы кому-то еще не оказаться лучше тех?

Граница между жизнью и смертью тоже расплывчата, неопределенна.

Подойдя, женщина уделила мне короткий взгляд и обратилась к Аш:

— Тот очкарик?

— Вот-вот.

Нашивка на кармашке гласила: ДЕЛЬ ГИЗ.

— Уже сказала ему о сестре?

— Конечно.

Тощее пугало, а не женщина. Она повернулась ко мне.

— Эта вот летала вчера в Дюссельдорф. Военным рейсом. Не могла дождаться их повидать.

— У моей сестры две дочки, — коварно усмехнулась Аш. — Виоланта и Аделиза. — Она добавила очень серьезно: — У Виоланты живут крысы. Я скоро снова к ним загляну. Нам есть о чем поговорить.

Женщина, в которой я узнал Флору дель Гиз, проговорила, словно не замечая меня:

— Рэтклиф захочет опросить каждого. Клерки все одинаковы. Я буду в госпитальной палатке. Еще один болван вздумал спрыгнуть с танка на антиграве до приземления. Это уже четвертый. Господи! Кто это выдумал насчет солдатской смекалки?

Майор Аш поспешно уверила:

— Это не я! Мне бы в голову не пришло!

Флора дель Гиз затопала обратно, попрощавшись с нами взмахом руки, который мог — для доверчивого начальника — сойти за салют.

— Чего бы не отдала, — проговорила Аш, и я почувствовал, что ее опущенные руки сжались в кулаки, — чтобы все наши были здесь. И Годфри… И Годфри. Но смерть — настоящая. Все это — настоящее.

— Надолго ли?

— Вы так и не поняли? — Аш взглянула насмешливо.

— Чего не понял?

— Мы вернулись, — сказала Аш. — я так и думала, что мы вернемся. Но они — остались.

— Они?

— Дикие Машины, — как непонятливому ребенку объяснила мне Аш.

И тогда я понял.

— Дикие Машины!

— Да.

Прошелестел ветер, брызнул мне в лицо задержавшимися на ветках сосны каплями. Я смотрел на усталое улыбающееся лицо.

— Наверно, я думал… сам не знаю, с чего я взял! Я почему-то решил, что силиконовый интеллект Диких Машин был уничтожен, когда вы… сделали то, что сделали.

Но не естественнее ли было предположить, что Пропавшая Бургундия сохранила их, вместе с самой природой Бургундии? Сохранила присутствие огромной мыслящей, расчетливой мощи. И существование в «вечном мгновении безвременья» Бургундии не исключало возможности того, что машинный интеллект продолжает действовать. Там, где они оказались, линейное время не имеет значения.

Мощный разум мыслящих машин, контролирующий волну вероятности, предотвращающий любое проявление в Реальности чудотворцев. Их восприятие объемнее человеческого; их неорганическая мощь бесконечна. Они вплетены в ткань вселенной, удерживая и сохраняя.

— Сами они не могли переместиться, — продолжала Аш. — Мы сделали чудо, переместились все вместе. И Карфаген тоже. Теперь они там — где-то — делают то, что делала Бургундия. Теперь Дикие Машины и есть Бургундия.

Ветер застучал ветвями деревьев и превратился в шум вертолетных пропеллеров. Аш потянулась к рации, торчавшей из нагрудного кармашка, но задержала руку, подняла взгляд к открывшейся над лесом синеве.

— Они знали, что так случится, — сказала она. — Поняли, как только я сказала им, что собираюсь сделать.

Годфри сказал бы: что для нас ад — это вечное мгновенье, для них — рай.

Ее — и их — мгновенье тянулось пятьсот лет. Пятьсот лет интенсивного развития науки. Наш род сумел избавиться от какого-то количества страданий, но в то же время научился большей жестокости. Так, Пропавшая Бургундия не лишила человечество выбора: мы все еще свободны выбирать, добро или зло.

— Пропавший Карфаген? — задумался я.

— Потерянное золотое мгновенье, — сказала женщина. Вертолет снизился над поляной, и мы больше не слышали друг друга, пока он не приземлился. Из кабины выскочил молодой парень в полевой форме, бросился к нам, разбрызгивая грязь из луж.

— Босс, вас вызывают, изошли на мыло… что, рация не работает? — перебил он себя. Долговязый юнец, почти подросток. — Вы нужны майору Родьяни. И полковнику Вальзаччи!

Аш покосилась на меня, расплываясь в широкой улыбке.

— И полковнику Вальзаччи? Хм-м… Я сейчас буду, Тиддер. — Когда парень убежал к вертолету, она вздохнула: — Правда, нет времени. Я распоряжусь, чтоб вертушка захватила вас обратно в Брюссель. Там и увидимся в скором времени.

— Что происходит с вами, — спросил я, — теперь?

— Все что угодно, — она улыбнулась мне под медленно вращающимся винтом вертолета, тряхнула головой совсем по-девчоночьи, словно удивляясь моей недогадливости. — Я живу, вот что со мной происходит! Мне еще двадцати нет. Я все могу! Вы обо мне еще услышите, доктор Рэтклиф! Я еще в генералы выбьюсь, а то и в маршалы! И думаю, надо мне научится разбираться в этой подлой политике. В конце концов — теперь я знаю, с какого конца за это взяться.

Она протянула мне руку, и я сжал ее. Ладонь была теплой. Если мне приходила в голову мысль, что она может уйти на покой — или присоединиться к проекту Карфаген, — все эти мысли были отброшены как невероятные, нереальные. Жестокость и насилие не умирают, хотя их можно победить; и сейчас она оставалась той, кем была всегда: женщиной, отнимающей жизни. Ее верность, какова бы она ни была, принадлежит своим. Хотя понятие «свои» может включать очень многих.