Цветок камнеломки - Александр Викторович Шуваев

– Вот так оно и бывает с машинами времени, – сказал он давно заготовленную фразу, – и проезжаешь-то всего-навсего один кружок, а оказываешься в другой эпохе.

– Ты это к чему?

– Да так, подумалось. Парни, мы потратили одну ночь на то, чтобы получить вот этот агрегат, и обошелся он нам долларов в двести от силы. Про его конкурентоспособность с мотоциклами я говорить не хочу, – это просто другое транспортное средство. Если мы захотим, то через неделю будем иметь по машине на брата. Если напряжемся, – то получим то же самое через день от послезавтра. Если заморочимся и сделаем бак побольше, то будем через неделю иметь по тачке. Что это будут за тачки, – не знаю, но, судя по этому вот байку, – недурные.

– Нас сюда собрали не для этого!

– А для чего? За месяц работы мы хорошо поработали руками а еще, в конце концов, научились выполнять полученные инструкции. Дальнейшее, как любят говорить у меня в колледже, не несет в себе признаков принципиальной новизны. Можем научить других, и они справятся не хуже. Все.

– У Рама и Джин начало получаться с составлением композиций.

– Это – да, – с уважением кивнул Колин, – вот только до того уровня, который мы наблюдаем в нашем Ковчеге, им лет пять напряженной практики. Как до Луны на карачках. Хорошо в качестве спорта и для умственного развития, но бизнес совершенно нерентабельный. Не то, за что согласится платить деньги наше начальство. Но у меня вопрос ко всем собравшимся: так ли уж необходимы деньги тому, чем мы стали, и при том, к чему мы получили доступ?

– Что-то я не пойму, – с чуть заметной угрозой в голосе проговорил Линдон Ли, ярый республиканец из Джорджии, – к чему это вы клоните, мистер?

В том, что ты чего-то не понимаешь, как раз нет ничего удивительного, – подумал его собеседник, но сам только завлекательно улыбнулся.

– Как это ни смешно, но ничего дурного. Я всего-навсего о том, что, совершенно честно отрабатывая свои деньги, мы можем параллельно прибарахлиться. Шикарно прибарахлиться. Я что-то не помню федеральных законов, которые облагали бы налогом самоделки. Я имею ввиду серьезных законов о таких же серьезных налогах.

Это было слишком хорошо понятно и насквозь близко каждому жителю этой страны. Это – затрагивало и доставало до глубины души.

– Найдут, к чему прицепиться, – раздался безнадежный голос, – у них знаешь, какие крючкотворы.

– А если помалкивать? В смысле, – просто не болтать лишнего? Какая им разница, на каких именно вещах мы набиваем руку?

– Бессмысленный разговор. Отсюда не вынести даже гвоздя.

– Разумеется, бессмысленный. Я же исключительно только в плане чистой теории. Хотя, если всерьез, то, пожалуй, взялся бы воспроизвести то же самое у себя в гараже. Да-да, даже вот этими вот своими корявыми руками. Что уж тогда говорить о Ли…

– Про такую вещь, как авторские права и патентное право ты, понятно, забыл?

– Авторские права-то тут есть, не сомневаюсь… Вот только почему мне никто не покажет автора?!! Где он?!! Где? Ау-у! А авторские права е-есть, это да! А знаешь, что будет? Мы перетаскаем им все каштаны из огня, и тогда нам скажут, что мы – свободны! Спасибо, парни, ваша страна вас не забудет. Дадут горсть крашеной бумаги, и даже, может быть, добавят еще полгорсти в качестве премии. Пожмут руку. А себе возьмут то, что мы тут накопали. Можешь быть уверен, – остальным не удастся даже лизнуть. Даже понюхать! И еще, помяни мое слово, – это будет по всем правилам оформлено законодательно. А действительно, – зачем? Только последний идиот будет плодить себе конкурентов…

– Такими вещами полна жизнь. Так бывает всегда. И тот, кто все время будет помнить об этом, будет всю жизнь чувствовать себя неудачником.

– Никогда, – слышишь меня, а если слышишь, то запомни, – никогда еще вот эти самые не брали себе так много. И не оставляли так мало другим. Ты понял, нет? Они возьмут себе возможность обходиться без денег, оставив себе при этом и деньги, и власть, которая станет тогда совсем уж беспредельной, а тебе, мне, всем остальным оставят только деньги, – сколько дадут. Если еще сочтут нужным – давать.

Вот за это евреев и не любят. Они неизменно несут с собой смуту. Да нет, – они и есть олицетворенная смута. Смута политическая. Смута финансовая. Смута научная. Смута в искусстве. Смута в душе. Все то, что без них было ясно, понятно и не требовало никакого обдумывания, становится смутным, темным, зыбким и ненадежным. Они превращают в болотную хлябь самые, что ни на есть, незыблемые устои. Без него все было бы хорошо. Без него не было бы никаких таких мыслей…

– Хорошо, – угрюмо прохрипел Ли, раскуривая тоненькую сигару, – а что ты, собственно, предлагаешь?

– Я?! Ничего. Как и всегда в тех случаях, когда неплохо было бы поступить хоть как-нибудь, – но только самому. По-своему, а не так, как это нужно Ответственным Лицам. Нет, – он окинул остальных обеспокоенным взглядом, враз утратив давешний напор, – я действительно ничего не предлагаю. Поступок, – это не для таких, как мы.

Конечно, не предлагаешь. Уже предложил. Все, что нужно. И всем. Даже меня не забыл, а теперь притворяется девственницей. Вот за это евреев и не любят. Вот за это я их и не люблю. За то, что слова их слишком часто стоят того, чтобы их обязательно выслушали, какими бы противными лично тебе эти слова ни были.

Джон Джезайя Вонг только слушал и улыбался. Как известно, в мире существует только две великие культуры улыбок, – англо-саксонская и восточноазиатская, китайско-японская, а все остальное можно считать дикарством, темнотой и дикоросами. Он был наследником обеих, прошел обе эти школы, так что и улыбка эта была истинным шедевром. Ежели кто понимает, конечно, – а таких здесь не видно.

…Бывают люди, вроде бы и умные, во всяком случае, – способные, которые имеют всего один недостаток. Они считают