Сарбан - Звук его рога

Я схватил ее и рывком поставил на ноги, вернув в нормальное положение, но когда увидел, что моя грубость испугала ее, смог лишь пробормотать, нервничая, что ее костюм показался мне очень странным.

— Ну конечно, тебе он таким и должен был показаться, — ответила она спокойно и рассудительно. — Я довольно часто его видела, а ты нет. В таком костюме рабы ходят зимой: он охраняет от самого свирепого ветра и непроницаем для дождя и снега.

— Давай уйдем отсюда, — сказал я и, подобрав с земли инструменты, отправился первым в путь, за скалы, подальше от открытого пространства и темной березовой рощи. Пока еще не поздно, я должен был сказать ей, что мой план никуда не годится: что в это и поверить-то нельзя, чтобы фон Хакелнберг оставил нас в покое на те несколько недель, которые понадобятся на рытье подкопа. Но я уже заразил ее своим энтузиазмом; не только словами, как таковыми, а самим своим присутствием, своей нежностью я убедил ее, что побег возможен, осуществим, реален, потому что мы так сильно жаждем его. И кроме того, она была так довольна собой, так гордилась тем, как она исполнила предназначенную ей роль, что у меня духу не хватило разрушить ее иллюзии.

Мы быстро шли по освещенным луной просекам, Кит все время что-то быстро говорила мне тихим голосом, отстаивая преимущества какого-либо места для начала подкопа неподалеку от заграждения, но я слушал ее вполуха. Мне надо было придумать другой план, а я не мог. Тайком от Кит я провел пальцем по острию лопаты; топорик был намного лучше, но зато лопата была тяжелей. Я попросил Кит взять топорик.

Мы направлялись в ту часть леса, про которую Кит говорила, что она максимально удалена от Замка; это была сильно заросшая подлеском местность, где редко кто бывал: упавшие деревья здесь никто не убирал. Кит спряталась в этом месте, когда на нее охотились, и отсиделась тут неделю вдали от собак. Она научилась находить сюда дорогу в темноте после того, как по ночам искала еду в менее укромных уголках леса. Насколько она помнила, кустарник и вересковые заросли подходили здесь близко к заграждению. Это было хорошее место для нашего подкопа. Здесь нам надлежало работать по ночам, днем прятаться, а чтобы добывать еду, Кит предстояло действовать по тому же плану, что и в Кранихфельсе, но на этот раз она собиралась отправиться в бараки для рабов в самом Замке. Единственный способ посрамить немецкую дотошность, заявила Кит, это сделать что-то дерзко-абсурдное: немцы никогда не заподозрят, что ариец способен добровольно влезть в шкуру раба-недочеловека.

Вот так мы и шли: Кит — с верой и радостью, я — ломая голову над тем, как изобрести какую-нибудь новую уловку, и пришли наконец на какую-то возвышенность, поросшую папоротником, густой высокой травой и редкими дубами. Ночь была очень тихая и совсем не холодная. Запыхавшись от бега, Кит расслабила ворот своего комбинезона.

— О, Господи! — воскликнула она. — Да я в этой шкуре сварюсь заживо. Как бы мне хотелось, чтоб...

Ее речь оборвалась на полуслове. Она схватила меня за руку, и при свете луны я увидел, что глаза ее расширены.

— Ты слышал? — прошептала она.

Да, я слышал. Наконец я услышал тот звук, которого ожидал с того самого момента, когда нашел остатки лохмотьев бедного француза. В тишине ночи очень далеко, но очень отчетливо протрубил рог. Он долетел до нас через залитые лунным светом леса, веселый боевой призыв, и прозвучи он ранним осенним утром, он заставил бы мою кровь радостно струиться по жилам. Мы стояли, замерев, и все прислушивались к тишине даже после того как звук угас, не смея снова поднять глаза и взглянуть друг на друга. И он прозвучал опять, торжествующий, полный ликующей радости, вызывающий восторг, и на этот раз к нему примешивался отрывистый, нетерпеливый лай собак, напавших на след.

Я схватил Кит за плечи.

— Ты должна вернуться! Ты должна вернуться! Вернуться в Кранихфельс. Иди и сдайся им. Сейчас Граф охотится на меня. Ты будешь в безопасности, если только не будешь со мной вместе.

Я был неистов в своей настойчивости, но она не поддавалась на уговоры.

— Нет! Я тебя не оставлю. Я покажу тебе, где можно спрятаться. Они мне ничего не сделают, даже если я буду с тобой. Мне знаком этот лай. Эти псы не из свирепых. Этих они используют только для выслеживания. Они их не натравят на нас. Мы от них избавимся. Ну пошли! Ну пошли же!

То, что она говорила, было похоже на правду, во всяком случае, это было не исключено. Так или иначе, наша единственная надежда на спасение состояла в том, чтобы добраться до тех чащоб, которые были ей хорошо знакомы. И мы побежали по тропинке, ведущей сквозь редкую дубраву.

И вскоре я получил еще одно доказательство того, что мое прошлое не было галлюцинацией, потому что оно еще раз предало меня в моем сегодняшнем, столь невероятном настоящем. Я должен был бежать по пересеченной местности без особых мук и усилий и снова обнаружил, как и во время побега из ОФЛАГ-XXIXZ, что два года плена, два года недоедания и недостатка физической активности отняли у меня силу и выносливость. Уже после первой мили я начал обливаться потом, я задыхался, и ноги мои были, как две колоды. Я больше не старался уговорить Кит расстаться со мной, и не только потому, что задыхался от бега и не мог выговорить ни слова. Увы, без нее я ни за что не продержался бы на этой скорости. Горько было думать, что даже спасаясь бегством от фон Хакелнберга, мы исполняли его волю. Ведь именно для этой цели и тренировали Кит: я представил себе, как он восхищается ее красивым, свободным бегом, ее легким дыханием и злобно скалится, гордясь результатами своего труда.

Прошло некоторое время, прежде чем мы снова услышали звук рога, и теперь он был слабее. Мы оторвались от собак. Но сейчас мы оказались на очень неровной местности и карабкались по тропинкам, которые больше напоминали русла маленьких, но стремительных потоков, и здесь легко было упасть, растянуть связки и переломать ноги. Но мои оленьи мокасины и туфли Кит из мягкой кожи помогали нам чувствовать себя уверенно на скользких камнях, и, подстегиваемые страхом, мы смело перепрыгивали с камня на камень. Мне казалось, что запах не сохранится на голых холодных камнях, и потому, где можно было, мы скатывались вниз по широким скальным плитам, разбросанным по склону. Нашим главным и самым верным союзником была вода, и я понял, что Кит именно так и считала. Мы нырнули в высокую траву и молодую поросль берез и тополей у подножья холма, и тут я почувствовал, что земля пружинит и хлюпает под ногами. Вскоре мы оказались в травянистой трясине, погружаясь глубже и глубже, до тех пор, пока вода не стала мне по грудь. И тут мы почувствовали под ногами относительно твердое дно и, работая руками, как веслами, прошли сквозь небольшой пруд, находившийся в центре трясины. Мы дошли до впадающего в нее ручья, а потом поднялись вверх по его течению, спотыкаясь на камнях и проваливаясь в промоины, постепенно взбираясь по его руслу. Оно вывело нас к нагорному болоту, и там мы наконец отдохнули, присев на сырой, вибрирующий под ногами дерн.

— Они потеряют кучу времени на болоте, — задыхаясь, произнесла Кит. — Им придется обойти все болото, чтобы собаки снова напали на след. Пошли!

Но теперь она не могла сообразить, в какую сторону нам идти, и мы сами потеряли кучу времени, медленно продвигаясь вперед по болотистой равнине, то и дело останавливаясь, пытаясь при лунном свете разглядеть низкие поросшие лесом горы, окружавшие нас. Когда же мы выбрались на твердую землю и Кит заявила, что узнает это место, мы снова услышали, как собаки подали голос.

Мы изо всех сил рвались вперед, иногда бежали, где это было возможно, но большую часть времени тащились, еле волоча ноги и спотыкаясь. Кит была совершенно вымотана. У нас не было сил говорить, и мы молча шли рядом; нас отделяла друг от друга телесная усталость и насущная необходимость заниматься собственным вырывающимся из груди сердцем, рвущимися легкими и усталыми конечностями. Я все еще держал в руках лопату, хотя это ужасно мешало мне, а Кит давно бросила свой топорик. Я слишком устал, чтобы отреагировать на это.

Тропинки больше не было. Мы вслепую продирались сквозь подлесок, такой густой, что местами вынуждены были ползти на четвереньках. Не знаю, сколько времени прошло, пока мы пробирались через этот кустарник; не знаю и того, как далеко нам удалось убежать — все спуталось и перемешалось в моей голове: то, что мы делали сейчас, казалось, продолжается уже тысячу лет, а наше барахтанье в пруду было чем-то очень давним, когда мы еще были свежими и полными сил.

Я чуть не споткнулся о Кит. Она лежала неподвижно и застонала при моем прикосновении.

— Я больше не могу, — прошептала она. Я лег рядом с ней, сам слишком вымотанный, чтобы понуждать ее двигаться, и прислушался. Из-за нашего тяжелого дыхания мне ничего не было слышно. Мы лежали до тех пор, пока дыхание не начало восстанавливаться, но и тогда казалось, что тишину ничто не нарушает.