Сарбан - Звук его рога

Я чуть не споткнулся о Кит. Она лежала неподвижно и застонала при моем прикосновении.

— Я больше не могу, — прошептала она. Я лег рядом с ней, сам слишком вымотанный, чтобы понуждать ее двигаться, и прислушался. Из-за нашего тяжелого дыхания мне ничего не было слышно. Мы лежали до тех пор, пока дыхание не начало восстанавливаться, но и тогда казалось, что тишину ничто не нарушает.

Надо было признать, что этот сумасшедший охотник получил то, что ему было нужно: его собаки и его рог превратили нас в испуганных животных, съежившихся от страха, жалких, с безумной надеждой на избавление скрывающихся в чащобе. Нам ничего не оставалось, кроме надежды на то, что собаки не найдут нас — бежать мы все равно больше не могли. Я снова попробовал острие своей лопаты и крепко сжал в руках черенок. По крайней мере, разделаюсь с парой псов, прежде чем они перегрызут мне горло. Но это было мало подходящее место для боя не на жизнь, а на смерть — здесь нельзя было даже замахнуться. Густые ветви кустарника держали меня крепко; собака же могла проползти на брюхе и схватить меня, как хватает хорек крысу, засевшую в норе. Я попробовал уговорить Кит выползти на более открытое пространство.

— Это самое лучшее место, здесь самый густой подлесок, — ответила она устало. — Заграждение должно быть где-то неподалеку. Лучшее, что мы можем сделать, — лежать здесь тихо. Они лишь получат больше удовольствия, если выгонят нас на открытое место.

Я лежал до тех пор, пока ко мне не вернулись силы, но бездействие и молчаливое ожидание не для меня. Таща за собой лопату, я начал пробираться вперед — хотелось посмотреть, где заканчивались эти заросли.

Раза два я потихоньку окликал Кит и, удаляясь от нее, слышал ее голос. Я не хотел уходить за пределы слышимости — боялся потерять ее. Спустя какое-то время кустарник поредел, и я обнаружил, что могу идти прямо, не сгибаясь, раздвигая ветви плечами, хотя пока еще ничего не видел вокруг, кроме луны. Считая, что нахожусь не очень далеко от Кит, я буквально вывалился из кустов на пустошь, поросшую вереском. Мне пришлось сразу же спрятаться, упав на землю за невысокими кустами, потому что в трехстах-четырехстах ярдах сбоку от меня находилась сторожевая вышка. А впереди, всего в пятидесяти-шестидесяти ярдах, я увидел заграждение — ту самую слабо светящуюся стену, которая была видна в ту лунную ночь, хотя сейчас мне казалось, что я различаю более бледные линии проводов. Я пополз по краю кустарника налево — подальше от сторожевой вышки, держась, как я предполагал, примерно на одном и том же расстоянии от того места, где оставил Кит.

Вскоре я заметил, что кустарник постепенно удаляется от ограды, и передо мной предстало большое открытое пространство — своего рода широкая, хотя и неухоженная аллея, прорезавшая эту часть леса. Возможно, здесь когда-то был лесной пожар. Аллея вела прямо к ограде. Понимая, что окажись мы всего на сто ярдов левее, можно было бы добраться до нашего нынешнего убежища без мучительной битвы с кустарником, а также с тоской в сердце отмечая то, что с двух сторон мы находимся очень близко от края нашего укрытия, я сел подумать, что же нам делать. Не успел я устроиться в высокой траве, как услышал где-то за своей спиной лай собак.

Теперь они были ужасающе близко, и мне слишком хорошо была знакома эта уверенная, сильная нота в их лае. Я напряг слух и услышал еще один звук — хруст сухих ветвей под ногами людей. Звонкое, радостное «Ату!» послышалось прямо из кустарника и было подхвачено еще кем-то вдалеке на аллее. Не рискнув окликнуть Кит, я начал ползком пробираться в кусты, чтобы быть вместе с ней. Потом я остановился, подумал и вернулся на аллею, спрятавшись там в засохшей траве. Собаки шли по моему следу — в этом я был уверен, ибо здесь не охотились на «девушек-пернатых» по ночам. Кит это тоже знала. Я предположил, что она, конечно же, попытается уползти в сторону от нашего следа; ищейки не погонятся за новой жертвой, когда мой запах так силен: они пробегут мимо нее в кустах, мой запах выведет их на открытое место, где они завертятся в поисках меня. Крепко ухватив свою лопату, я стал ждать.

Снова раздался их лай, и теперь мне казалось, что они миновали то место, где я оставил Кит. Мои планы изменились: я приподнялся, думая, что теперь, отдышавшись, смог бы пробежать по аллее и увести собак от Кит. Но прежде чем я распрямился, со стороны аллеи раздался громкий шум: звенящий звук графского рога, властный, возбуждающий и повелительный, топот конских копыт и ужасающе близко и устрашающе неожиданно — поток пронзительного безумного визга и искаженный человеческий лепет, который я уже дважды слышал в Хакелнберге.

Ханс фон Хакелнберг ехал верхом по длинной просеке в сопровождении всех своих «кошек», визжащих и жаждущих крови. Они приближались на огромной скорости, и к своему ужасу я понял, что не могу ни стоять, ни бежать. Я видел темные силуэты всадников, мчащихся галопом по высокой траве и по вересковой пустоши, и перед ними дюжину — нет, десятка два или больше — человеческих силуэтов, скорее прыгающих, чем бегущих, двигающихся длинными летящими скачками. Я видел, как чернеют на фоне залитого луной неба взлетающие вверх головы пантер; на фоне травы их согбенные силуэты казались не черными, а коричневато-серыми, а в молочном свете, исходившем от ограды, их конечности были бледными. Ищейки лаяли у меня за спиной, где-то неподалеку от ограды, но я больше не обращал на них внимания. Я не мог оторвать глаз от этих существ, скачущих по направлению ко мне, и думать о чем-либо ином, кроме стального блеска когтей на их темных руках. А потом я увидел, что среди них был человек, казавшийся гигантом в лунном свете — тот, у кого на груди слабо мерцало серебро. Он еще раз протрубил в рог, громко и дерзко заявляя о своем праве на вожделенное кровопролитие. Я вытер ладони о свои ворсистые брюки, медленно поднялся на ноги у густого куста и занес свое оружие над головой.

И тут неожиданно за спиной у Ханса фон Хакелнберга раздался громкий крик; сам же Граф сдержал свою лошадь и резко протрубил в свой рог. Визг и бормотание «кошек» в один миг превратились в единый сдержанный хриплый крик. Но они увидели не меня.

Отделившийся от кустарника темный силуэт пересекал залитое луной открытое пространство в нескольких ярдах от своры. Человек обернулся и побежал по аллее прямо к ограде.

«Кошки» бросились вперед, словно полетели над пустошью. Их визг прекратился, но когда они с шумом пронеслись мимо меня, я услышал громкое всхлипывание, похожее на один общий вдох, как будто каждый злой рот втянул в себя глоток воздуха, уже напитанного запахом крови жертвы. Черная фигура все еще вела их за собой. Она бежала так, как бегут, спасая свою жизнь, но прямо в сторону бледно светящейся стены, испускающей более яркий, нежели лунный, свет. Слишком поздно, подумал я, она уже не свернет в сторону. Еще не зная, что мне делать, не думая ни о Хансе фон Хакелнберге, ни о его «кошках», ни о его псах, я закричал и побежал за ней следом.

Фон Хакелнберг тоже понял, чего добивалась Кит. Он поскакал за своей сворой, громовым голосом посылая проклятья, затем начал трубить в свой рог, отзывая «кошек» назад короткими неистовыми звуками; я слышал длинные, громкие визгливые звуки, вылетающие из графского рога.

Но «кошки» наметили себе жертву и не выпускали ее из поля зрения; они быстро догоняли ее, и я знал, что ничто их не остановит. Я видел, как Кит бросилась на светящийся барьер, как будто это была сплошная стена, на которую она хотела взобраться, и я выкрикнул ее имя, холодея от ужаса при виде той, кто своей психической нормальностью словно доказала и мое собственное здравомыслие, а сейчас обезумела от страха. Но уже в следующую минуту я понял, что это не так. Даже когда она прыгнула на ограду, она выкрикивала мое имя. Я слышал ее, слышал несмотря на крики, свист и завывание рога, я слышал, как она звала, и в голосе ее звучало не безумие, а потрясающая преданность: «Алан! Алан! Беги! Беги через ограду!»

А под нею, на фоне слабо светящегося белого экрана, вся свора свалилась в кучу — кучу переплетенных тел, вздернутых в порыве рук, выделявшуюся черным силуэтом. И сейчас я снова услышал их крики — короткие, безумные вопли и стоны предсмертной агонии. Силуэты всадников скакали и приплясывали между кустарником и оградой, свистки раздавались непрерывно, и столь же непрерывно трубил рог фон Хакелнберга, сигнал за сигналом.

Я продолжал двигаться в их сторону, пробираясь сквозь редкий кустарник, растущий по краю чащи, и все время не сводил глаз с черной фигуры, венчавшей корчившуюся в судорогах массу; она лежала совершенно неподвижно, раскинув руки, как будто их поддерживал верхний ряд проволоки; голова ее упала и ноги повисли. Она висела там, мертвая, как символ жертвенности и спасения. И когда я остановился по колено в траве и вереске, растущем у самой ограды, я увидел, что тело Кит объято слабым свечением, как будто каждый крошечный волосок бархатной шкуры, облегавшей ее тело, тронула изморозь.