Иван Евграшин - Стальной лев революции. Восток

Люди тогда говорили, что прав Председатель Реввоенсовета, очень многие с ним согласились, и Андрей тоже. Потом тот злополучный последний бой и плен.

Уже утром поезд ощутимо замедлил ход, и сквозь щели вагона стало видно, что эшелон двигается к окраине какого-то города.

— Это Екатеринбург, — произнес кто-то. — Мимо Верх-Исетского пруда проезжаем.

Через некоторое время поезд остановился. Сначала ничего не происходило, только снаружи слышался гул толпы. Внезапно он начал нарастать.

Дверь вагона открылась, и люди снаружи заорали во всю мочь.

Селиванов шагал на другой конец перрона, не сильно торопясь, побаливала нога. Он подошел к толпе как раз в тот момент, когда из вагона выпрыгнул последний человек.

Спины людей маячили перед глазами, поэтому Андрон взобрался на подножку ближайшего вагона, откуда стало видно происходящее. «Пленные?!» — удивился он про себя. Рыжий не понимал, зачем их сюда притащили? Расстрелять можно где угодно. В том, что это большевики, Андрон перестал сомневаться, увидев среди них нескольких матросов. Людей из вагона строили по четыре человека в ряд. Это получалось не очень быстро. Пленники замерзли и некоторые из них, спрыгнув с вагона, не держались на ногах и падали. Красноармейцев поднимали свои же товарищи. По бокам находился конвой — солдаты с винтовками и конные казаки, который пытался отогреть большевиков с помощью зуботычин, прикладов и нагаек. Один из казачков подъехал на коне к вагону, заглянул в него и, видимо, удостоверившись, что внутри никого нет, махнул рукой. После этого дверь вагона с грохотом закрылась. Некоторые пленные с испугом обернулись на этот звук. Они выглядели, как люди, только что потерявшие последнее прибежище.

Вокруг орала, свистела и бесновалась толпа. Дамочки визжали и угрожающе замахивались на пленников муфточками и ридикюлями. Солидные мужчины в дорогих шапках матерились и потрясали тростями. Священники чуть не хором предавали большевиков анафеме. Бабы лущили семечки и плевали шелухой в сторону арестантов. Тут же торговали пирожками. Носились вездесущие мальчишки. Гвалт стоял такой, что конвойные вынужденно переспрашивали команды. Опять кого-то обворовали. Началась давка…

Немного подумав, Андрон понял, что занял не самую выгодную позицию. Сейчас-то ему все видно, но как только пленных поведут, придется искать другой пункт наблюдения, так как здание вокзала закрывает собой привокзальную площадь. Селиванов решил, что лучше выйти на площадь сейчас. Иначе потом придется догонять арестантов и конвой.

«Да и народ помешает», — Андрон спустился с подножки. Он прошел через здание вокзала, вышел на площадь и, оглядевшись, направился на ее противоположную сторону, туда начинался Главный проспект Екатеринбурга. На площади тоже гудела толпа, напиравшая на цепи солдат, охранявших дорогу от пассажирского вокзала и до начала проспекта. Селиванов пересек привокзальную площадь и остановился у самого начала Главного проспекта. Тут он разговорился с возчиком лет пятидесяти, который спросил у служивого табачку. Андрон достал кисет, а мужик бумагу. На санях были сложены дрова, которыми бойко торговала жена возчика.

— Ты откедова сам-то будешь, солдатик? — Мужик прикурил и искренне улыбнулся щербатым ртом.

— Омский я. Андроном прозывают, — улыбнулся в ответ рыжий.

— А меня Федором называют. Домой двигаешь?

— Да где там, — Селиванов махнул рукой. — Кто ж пустит-то? Почитай пятый год пошел, как дома не был. Соскучился за своими, никакой мочи уже нет.

— Вон оно как, — мужик сочувственно покивал. — А служишь где?

— Под Пермью в ногу меня поранили. Сейчас при санитарном поезде служу. Санитаром. Сегодня приехали. Раненых только выгрузили.

Возчик понятливо покивал, а Селиванов показал в сторону вокзала.

— Чего тут у вас происходит-то? Народищу — толпа целая. Пленных каких-то привезли.

— Эх, темнота ты, рыжий. Генерал Лебедев распорядился привезти красных на потеху. На всех столбах объявления о том поклеены. Писано, что для поднятия боевого духа. Где это видано, чтобы людишек собирать и черт-те откудова на убой везти? Видно, господские дела совсем плохи, — сделал вывод Федор.

От неожиданности Селиванов поперхнулся дымом и удивленно посмотрел на мужика.

— Чего вылупился-то? — Рассмеялся тот. — Сам посуди. При порядке торговал бы я тут дровами?

Селиванов покачал головой. Мужик-то кругом прав. Федор оказался разговорчивым и поведал солдату все основные городские новости. Жаловался на то, что сыновей в солдаты забрили, хлеб отобрали, да еще и выпороли в последний раз, когда продразверстка приезжала. Селиванов внимательно слушал собеседника.

— Людей берут, хлеб берут, землю, поговаривают, тоже отберут, а потом заставят снова выкупать. Совсем жизни от этих господ не стало. Ничего у бар не выйдет. Ничего они не понимают, — пренебрежительно махнул рукой Федор.

— Не боишься говорить-то такое? — Солдат улыбнулся.

— А чего мне бояться-то? Отбоялися ужо. Да и табачок у тебя, служивый, дюже как хорош. Не может такого хорошего табака у плохого человека быть.

Мужик и солдат посмотрели друг на друга и искренне рассмеялись.

В это время со стороны вокзала послышался нарастающий гул. Люди вокруг начали подпрыгивать, в надежде увидеть происходящее.

— Кажись, повели, — Андрон привстал на цыпочки и вытянул шею, пытаясь что-нибудь разглядеть на другом конце площади.

— Полезли на воз, — предложил возчик. — Там виднее будет.

Казакам все же удалось кое-как построить пленных. Семьдесят восемь человек под конвоем пошли в сторону города. Вдоль дороги, по которой они тащились, цепью стояли солдаты, в основном бородатые сибирские стрелки. Конвоировали пленников конные казаки-уральцы, не скрывавшие своей лютой ненависти к обреченным. За цепью солдат волновалось черное людское море. Несколько минут пленные шли достаточно спокойно. До тех пор пока из толпы не вылетел первый камень. Он попал одному из матросов в голову и рассек бровь. Кровь брызнула во все стороны и мгновенно залила лицо балтийца. Это послужило сигналом. Народ завопил.

— Бей комуняк!

— Нехристи! Будьте вы прокляты!

— Ироды, ненавижу!

— Судить их!

— Так повесить, сволочь краснопузую!

В конвоируемых полетели камни, мусор, ледышки. Первые ряды бесновались и напирали на цепи солдат. Те пока сдерживали напор. Красноармейцы, как могли, закрывались от своих истязателей. Залитого кровью матроса, потерявшего сознание, тащили на руках. Спасало только то, что была зима, а раздеть их конвоиры не догадались. Поэтому в основном прикрывали голову. Так продолжалось до тех пор, пока какой-то экзальтированный студент, с криком: «Ненавижу!» — не разрядил свой револьвер в пленных. Убил он двоих. В ответ матросы, находившиеся ближе всех к убийце, с диким ревом бросились в толпу.