Иван Евграшин - Стальной лев революции. Восток

— Поехали, мать, — тем временем продолжил возчик. — Сейчас налетят, заставят дрова сбросить с воза, потом трупы грузить, потом возить.

Федор махнул рукой, но жена с места не двигалась. Она, не отрываясь, смотрела на девочку. Мужик подошел к супружнице ближе и дернул ее за рукав дохи.

— Ты чего, старая?

— Давай ее себе возьмем, Федя! — Тетка повернулась к мужу и умоляюще сложила на груди руки. — Христом Богом тебя прошу! Своих дочерей Господь всех прибрал и ей тоже жизни теперь без матери не будет, — женщина показала рукой на ребенка.

Мужик задумался. Сыновей у него вышло пятеро, а вот дочерей ни одной. Семь раз рожала жена девок и ни разу те не дожили хотя бы до года. Парни уже выросли, а помощницы бабе как не было, так и не будет уже. Федор махнул рукой.

— Забирай, матушка.

Под усиленным конвоем их повели Главным проспектом Екатеринбурга под улюлюканье, насмешки, ругань, плевки и издевательства беснующейся от вида беззащитных, окровавленных людей толпы. Изможденные пленники ковыляли сквозь омывающие их волны ненависти, презрения и гнева. В голове процессии на великолепном гнедом жеребце красовался бравый хорунжий. К луке своего седла он привязал аркан, на котором тащил по проспекту матроса-балтийца. Ему аплодировали, кричали: «Браво!», им восхищались. Женщины посылали герою, волочившему несчастного, воздушные поцелуи и восторженно визжали, когда хорунжий проезжал мимо них. Казак красовался на публике и не спешил. Периодически он останавливал своего коня и отдавал окружающим честь. Публика взрывалась приветственными криками. Как только балтиец чувствовал, что движение остановилось, он начинал подниматься. Скорее всего, мужик делал это из чувства пролетарской ненависти. Только для того, чтобы показать «господам» еще один неприличный жест или матерно обругать. Белогвардеец дожидался момента, когда поднявшийся на четвереньки пленный оботрет залепленное грязно-белой маской лицо и, выплюнув кровавую кашу набившегося в рот снега, начнет вставать. Подняться на ноги матрос не успевал. Казак, улучив момент, резко посылал своего красавца-скакуна вперед. Конь, играющий под наездником, рвал с места. Пленник вновь падал и волочился по снегу головой вперед.

Доплелись до Екатеринбургского пруда, на берегу которого зимой обычно устраивали народные гулянья. О сегодняшнем мероприятии объявили заранее, и жители стекались на кровавое представление со всего Екатеринбурга и окрестностей от мала до велика.

Плотину перекрыли солдатами, не пропускающими никого без пропуска, а на правом берегу Городского пруда на всем протяжении Гимназической набережной от Главного проспекта до Большой Съезжей улицы, раскачивались петли на установленных еще вчера виселицах.

На той же стороне, у кромки льда, возвышалась большая трибуна, перед которой от плотины и до конца Тимофеевской набережной вытянулась цепь вооруженных солдат.

На льду кишела масса людей, в которой перемешались все слои населения. Посмотреть на действо, кроме черни и солдат, пришло большое количество офицеров и чиновников, девиц из хороших семей и гимназистов, священников и дворян. Люди толклись в ожидании бесплатного развлечения. Со стороны это напоминало обычное зимнее гуляние на пруду. Народ катался с высоких, залитых водой, деревянных горок, сбитых прямо на льду. Развевались флаги и флажки. Тут и там сновали продавцы пирожков со всякой всячиной. Здесь же разливали горячий сбитень, глазели, показывали пальцами, воровали и побирались. Гуляли как всегда, с шутками и прибаутками. Некоторые выпивали и закусывали, кто-то, согреваясь на морозе, употреблял и натощак. На виселицы особого внимания никто не обращал, люди вели себя так, как будто привыкли к такому виду набережной, и со смехом показывали в ту сторону рукой.

При появлении пленных народ радостно завопил. Толпа подалась было в сторону плотины, но быстро отхлынула. Цепи солдат преградили путь. Пока пленники двигались по плотине с левого на правый берег Екатеринбургского пруда, на Гимназической набережной показались несколько автомобилей с господами офицерами. На мероприятие прибыл сам начальник штаба Ставки Верховного главнокомандующего Дмитрий Антонович Лебедев.

Раздалась команда. Приговоренных поставили на табуреты и накинули петли на шеи.

До места казни конвоиры сумели довести только тридцать семь человек, а всего виселиц установили около ста. Горшков со связанными за спиной руками стоял под «своей», со страхом смотря на волновавшееся внизу людское море. Немного ниже приговоренных на большой трибуне находилась группа офицеров. Один из них, видимо, самый главный, как раз о чем-то разорялся перед народом. Андрей не слышал слов этого человека, офицеры стояли спинами к приговоренным, да Горшков и не хотел его слушать. Он желал только одного — чтобы офицер говорил как можно дольше. Молодой человек страшно не хотел умирать. В какой-то момент ему стало стыдно за свою трусость, и пленник перевел взгляд на своих товарищей. Все они вели себя по-разному. Одни молча и злобно озирались по сторонам, другие молились, некоторые тупо и обреченно смотрели перед собой. Кто-то, Горшков не видел этого человека, плакал и просил милости, а истерзанному матросу не только связали руки, но и заткнули рот кляпом, опасаясь, что этот наговорит всякого в присутствии большого начальства.

Через какое-то время под виселицами появились священники. Они пришли целой процессией из большого собора, на башне которого виднелись часы. Попы торопливо, стараясь не смотреть обреченным в глаза, пробежались по Гимназической набережной, быстро выполнили необходимые ритуалы и удалились в сторону своего монументального храма. Здесь их пассы никто не ценил, поэтому и задерживаться сверхнеобходимого священники не стали. Андрей немного понаблюдал за суетой служителей церкви и перевел взгляд левее. На другой стороне пруда, за домами, стремилась ввысь колокольня какой-то церкви. Некоторое время красноармеец рассматривал изящный силуэт, а потом перевел взгляд на небо, гадая — есть ли на самом деле Бог или это все поповские выдумки?

На какое-то время шум толпы стих.

Внезапно раздался рев.

Наступила пауза.

Снова крики.

Опять слышен только свист ветра и чей-то хрип.

Гомон.

Тишина.

Хрип.

Вдруг справа раздался треск, и Горшков повернул туда голову.

Балтийский флот не собирался идти ко дну без последнего парада. По недосмотру ли подрядчика или по какой-то иной причине, перекладина не выдержала веса здоровяка-матроса и, треснув по всей длине, сломалась.