Новое назначение (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

А если меня расстреляют, стало быть, не узнаю. Но ведь интересно же!

— И чего вас, блядей, еще и допрашивать водят? — сплюнул себе под ноги курносый. — Я бы прямо на месте и кончал, суки. Вы с нашими-то не церемонились, к стенке ставили, а мы тут цацкаемся.

— Товарищ командир, у беляка сапожки хорошие, может снимем? — подал голос один из конвоиров. — Мои-то чоботы совсем развалились.

Командир опять оглянулся, осмотрел башмаки подчиненного — и впрямь, «каши просят», махнул рукой:

— На расстрел поведем, тогда и снимем.

— Так, может, его не сегодня расстреливать станут, а через неделю или через месяц. Мне что, в драных чоботах всю зиму ходить? — возмутился боец. — У тебя-то вон, крепенькие, не драненькие.

— А я командир, мне положено! — парировал курносый. — Ты, Митек, вначале до комвзвода дорасти, так будут у тебя и сапоги, и сало, и все прочее.

Потом, сжалившись над подчиненным, примирительно сказал:

— Да не мельтеши ты, Скворцов, потерпи, получше себе сапоги выберешь. Этого не расстреляют, другой будет. А щас возьмешь, скажут потом — мол, хорошие у тебя сапоги, неча брать.

Похоже, меня вели туда же, куда и в первый раз, когда по милости моей квартирной хозяйки и старшего по кварталу я едва не угодил в Белую армию. Так и есть — вон здание, похожее на длинный сарай, не снятая до сих пор надпись со старой орфографией «Мобилизаціонный пунктъ». Около входа часовой.

М-да, не похоже, что меня собираются мобилизовывать в Красную армию.

Меня втолкнули в «Мобилизаціонный пунктъ» и закрыли за спиной дверь. Спасибо, прикладом не врезали для скорости. Знаю, что после такого «ускорения» бывали и сломанные позвонки, и треснувшиеся лопатки.

Постоял пару минут, подождал, чтобы глаза привыкли к темноте, потом пошел осваиваться с новым пространством.

Здесь ничего не изменилось со времени моего последнего посещения, да и чему меняться? Народа немного, не больше сорока человек, и свободное место отыскал без труда.

— Кем будете? — поинтересовался сосед — дядька средних лет в форменной шинели чиновника, но без петличек, позволяющих определить ведомство.

— Чекистом, — честно ответил я, но чиновник отчего-то мне не поверил. Скривился, словно ему предложили лимон без сахара, и отвернулся, отчего я совершенно не расстроился. Никак не хотелось начинать «отсидку» с разговоров. Дайте вначале в себя прийти, разговоры потом.

Хотелось устроиться поудобнее, но как это сделать, если ни кровати, ни нар, а лишь голый пол? Одно из стекол выбито, откуда нещадно дуло. По сравнению с этим «Мобилизаціонным пунктом» архангельская тюрьма вспомнилась с толикой грусти — комфортабельное заведение, куда примыкала стена печи, двухъярусные кровати с матрасами и одеялами, а уж комната для задержанных в здании английской контрразведки покажется санаторием. Про Мудьюг вспоминать не станем, да и провел я там всего одну ночь.

А ведь здесь не топят. Уже сейчас довольно прохладно, а ночью грянет настоящий дубак! Эх, зря я так недружелюбно общался с соседом, иначе у нас имелось бы две шинели на двоих — одну расстелить на полу, второй укрыться, так гораздо теплее.

Отстегнул хлястик, соорудил из шинели нечто похожее на спальный мешок. Вроде, теперь лучше. Задумался — снимать ли сапоги, но решил, что пока рано.

А ведь у меня скоро «юбилей». В марте исполнится два года с момента моего «попаданчества», а за это время меня уже второй раз арестовывают.

Насколько позволяло зрение и освещение, сумел разглядеть, что треть моих сокамерников — люди гражданские, в черных шинелях или пальто, а все остальные — офицеры. У некоторых даже погоны не сорваны. Часть — в опрятных и чистеньких шинелях, явно «тыловики», а большая — в истасканных и изгвазданных, кое-где прожженные, с дырками от пуль — «окопники». Вот, они уже о чем-то горячо спорят. Может, выясняют, кто из них больше «родине ценен», а может, спорят о тонкостях битвы при Каннах, где Ганнибал разгромил численно превосходящую армию римлян, и гадают — отчего не устроили большевикам нечто подобное под Холмогорами.

Мне бы полагалось ломать голову — за что арестовали, что со мной будет дальше, но лезли абсолютно другие, неподходящие, если не сказать дурацкие, мысли: для чего строился этот «мобилизационный пункт»? На школу или иное учебное заведение не похоже, на госпиталь тоже, да и не задействуют госпиталя для иных дел. Может, раньше здесь размещался какой-нибудь гимнастический зал? В Архангельске, помнится, имелась собственная военная гимназия, должны же ее воспитанники где-нибудь заниматься фехтованием и гимнастикой? Не выдержав, я обратился к соседу:

— Сударь, если вам не сложно, не соблаговолите ответить на один вопрос? Не подскажете, для каких целей служило это помещение?

Чиновник оторопело уставился на меня, часто-часто моргая ресницами, но потом ответил:

— Это здание милсгосударь, строилось как мобилизационный пункт для резервистов и ополченцев в девятьсот тринадцатом году.

— А у нас были ополченцы? — удивился я.

Мой собеседник заморгал еще сильнее.

— Бывшему офицеру непростительно забывать подобные вещи, — покачал он головой и назидательно произнес: — К Великой войне готовились заблаговременно. Потому еще в тринадцатом году отстроили несколько зданий для военных нужд, а потом начали проводить регистрацию офицеров запаса, а из отставников создали резерв для возможного ополчения.

— А с чего вы взяли, что я бывший офицер? — поинтересовался я.

— А кем вы еще можете быть? — ответил чиновник вопросом на вопрос, словно еврей. — Солдат сюда не приводят. И шинелька ваша еще ни о чем не говорит — может, решили замаскироваться, или вас разжаловали, за то что вы какого-нибудь генеральского адъютанта по морде двинули. Вон, как сейчас.

И впрямь, наши соседи-офицеры от споров перешли к рукопашной, сцепившись друг с другом с такой яростью, словно бились не со своими соратниками, а с красными. Вон, тыловик опрокидывает фронтовика одним ударом, а два окопника уронили на пол штабного, и теперь с наслаждением пинают ногами, вымещая давнюю неприязнь.

Вмешиваться в драку я не собирался, а уж разнимать — тем более. Полезешь, можно огрести, что от одной, что от другой стороны. Тыловики и фронтовики, это как муж с женой. Противоположности, а друг без друга не обойтись. А уж коли случится семейная ссора, переходящая в потасовку, лучше не лезть, нехай сами разбираются.

Наша охрана какое-то время бездействовала, позволяя офицерам выпустить пар, но потом открылась дверь, и в нее заглянул человек с винтовкой.

— Эй, золотопогонники, мать вашу так! Опять драку затеяли? А ну...

Раздался выстрел, с потолка посыпалась побелка, арестанты притихли и, бросив свое увлекательное занятие, начали разбредаться.

— Вторые сутки сижу, а эти раза по три-четыре на дню дерутся, — пожаловался чиновник. — Не могут решить, кто в поражении виноват. Фронтовики говорят — генералы сволочи, предали и сбежали, а штабные — мол, надобно было тверже стоять на своих позициях и солдатиков в ежовых рукавицах держать, а то те распустились и с фронта драпанули.

— А вы сами как считаете? — поинтересовался я.

— А что я? — пожал плечами чиновник. — Я человек маленький. На фронт не попал, вот, видите, — показал он мне левую руку, на которой не хватало двух пальцев. — Но если вам интересно мое мнение, я так скажу — идеи у нас не было, потому и проиграли.

— Идеи? — не понял я.

— Идеи, — кивнул чиновник, потом уточнил. — Только, не простая идея, а с большой буквы. Вначале, когда большевиков прогнали, что было? Радости полные штаны, вот, узурпаторов выгнали, теперь заживем. Свою собственную республику построим, Антанта нам поможет, все будем счастливы. Антанта в Архангельск приехала, начала с большевиками воевать, дескать, наймиты немецкие, ату их! И наши, кто Великую войну прошел, с большевиками сражались, потому как обижены — мол, из-за коммунистов недовоевали, союзников предали, родную землю германцу сдали. А что потом? Германия капитулировала, англичане с аэропланов листовки над красными скидывали — дескать, хозяева ваши сдались, теперь и вы сдавайтесь. А большевики отчего-то сдаваться не пожелали, и плевать им с высокой колокольни, что немцы лапы кверху подняли. Вот здесь англичане с французами и задумались: а с кем мы воюем-то? С немцами-то еще ладно, но с русскими-то воевать не договаривались. Нам бы тогда тоже задуматься, а за что воюем? Допустим, против большевиков. Допустим, разгромим большевиков, а дальше-то что? У большевиков все четко, все по полочкам разложено, а у нас? Меньшевики одно говорят, эсеры другое, а где истина-то? Так-то, молодой человек.