Ванька 4 (СИ) - Сергей Анатольевич Куковякин

— На пяти судах пленных во Владивосток будут отсюда отправлять, — уточнил поручик.

То, что это будут десять генералов, два адмирала, тысяча шестьдесят шесть офицеров, пятьдесят одна тысяча триста тридцать солдат и восемь тысяч семьсот восемьдесят три матроса, он, само-собой, знать не мог. Но, именно столько вернулось в Россию. Небольшое количество пленных решили остаться в Японии, но Бог им судья…

Кстати, позднее оказалось, что информация по кораблям Добровольческого флота у Александра Владимировича оказалась не совсем точная. Но, тут уж он совсем был не виноват. Так ему сказали.

Я и поручик собрали свои узелки, поближе к сердцу выданные японцами бумаги спрятали.

При оформлении документов я ещё и одно дельце в своих интересах провернул. Правда, это мне некоторой суммы йен стоило. Почти всё отдал, что у меня было тут скоплено из ежемесячных офицерских выплат. В лагерных документах я подпоручиком числился, но японец-писарь, не поедут же в Россию его бумажку проверять, указал, что возвращается на родину нижний чин — санитар Воробьев Иван. Больше я переживал — осёл, нагруженный золотом, ворота любой крепости открыть может…

Первоначально нашу партию военнопленных думали в Кобе на пароход посадить, но там началась эпидемия чумы. Причем, не слабенькая такая — в день умирало до четырехсот человек.

Из-за всего этого нам с поручиком получилось ещё и в Нагасаки побывать. Правда, самим городом мне не получилось полюбоваться, но хоть порт увидел. Поэтому я себе в актив записал и этот город. Ну, что побывал я в нём.

— На «Воронеже» домой пойдём. — поручик кивнул на доброфлотовский корабль, что был пришвартован в порту.

Да, в принципе, какая мне разница, на «Воронеже», так на «Воронеже».

— Смотри, сам Рожественский с нами возвращается…

Вслед за человеком в адмиральской форме на борт «Воронежа» сейчас поднималась группа старших офицеров. Скоро и до самого поручика очередь дойдёт. Пока же он рядышком с нашей толпой нижних чинов стоял. Солдат и матросов на набережной сейчас не одна тысяча была. Как на «Воронеж» все и войдём? Большинство — порт-артурцы, но были и такие как я, кто в других местах в плен попал.

Некоторые солдаты и матросы были под хмельком. Ну, понятное дело — с Японией прощаемся, домой едем…

Нижние чины грузились на «Воронеж» гораздо дольше офицеров. Тех-то едва с полсотни было, а нас — вон сколько. Некоторые охрану задирали, матом японцев крыли. Нехорошо это как-то, чем, конвойные-то перед ними виноваты? Служба у них такая.

Пароход прогудел и мы отчалили.

Я стоял и на море смотрел. Когда ещё придётся.

— Табачком не богат?

Ко мне морячок подошёл. Пьяный. Глаза наглые.

— Угощайся.

Мне не жалко, да и табак нам на дорожку выдали.

— Э, ну не столько же!

Морячок у меня себе чуть не половину из кисета отсыпал.

— Чего?

Явно, нарывается.

Да, ладно. Хрен с ним.

— Кури, говорю, на здоровье…

Морячок на меня нехорошо зыркнул и отошёл. Кулаки у него, явно, чесались. В лагере мира между солдатами и матросами не было, а сейчас хоть и домой едем — та же байда продолжается.

Ну, вырубил бы я его, а это мне надо? Пусть живёт, убогий…

Глава 6 Бунт на корабле

Отплыли.

Пока-пока, Япония.

Час идём, второй, третий…

Штормит немного, но я морской болезнью не страдаю. Ещё и ветерок на палубе хорошо так обдувает.

Кормить-то нас тут собираются? Что, сухой паек выдали и всё? Горяченького бы сейчас… Аппетит у меня что-то разыгрался…

На палубе уже местами песни стали слышны — отмечает народ возвращение в родные палестины.

Ещё где-то часа два всё было нормально, но тут «Воронеж» что-то стал свой ход замедлять, а потом и вовсе разворачиваться.

Что за дела? Возвращаемся? Случилось что?

Как-то на душе у меня стало не спокойно.

Тут Александр Владимирович подошёл. Вот его сейчас и спрошу.

— Во Владивостоке восстание, — опередил мой вопрос поручик. — От коменданта Владивостокской крепости телеграмма пришла. Возвращаемся в Японию.

— Да уж…

Вот и отправились домой… Недолго музыка играла…

Во Владивостоке восстание… Вот те на… Вроде, всё уже успокаивалось.

— Пошли. Охраны у адмирала сейчас нет никакой, а мы с тобой, если что…

Если что, поручик не сказал. Так понятно. На «Воронеже» сейчас у нижних чинов дисциплина ниже плинтуса, могут и отчебучить что-то.

— Кроме Рожественского на «Воронеже» сейчас и генерал-майор Данилов со своим штабом, и адмирал Вирен, ещё какой-то генерал, но я его не знаю…

Говорил всё это Александр Владимирович вроде и обычным своим голосом, но нотки беспокойства в его речи всё же проскакивали.

— Пошли, — не стал я отказываться.

— Так, а это кто ещё там?

Поручик перегнулся через борт. К «Воронежу» подходила какая-то лодка.

— Пираты, — блеснул я остроумием.

Если бы пираты…

Позднее уже жандармы выяснили, что подплывал к нам доктор Руссель. Личность весьма интересная — русский врач, революционер, сенатор, а затем и первый президент сената Гавайских островов, учредитель множества школ и библиотек, первой в Океании консерватории… Человек не бедный и ненавидящий всей душой российское самодержавие.

Он и плеснул маслица на угольки. Так на «Воронеже» уже черт его знает, что творилось, когда солдаты и матросы узнали, что мы в Нагасаки возвращаемся.

— Рожественского за борт!

— Офицеров туда же!

— Домой!

— Во Владивосток везите!

— Домой хотим!

Рожественский вышел, чтобы бунтующих успокоить, но куда там…

— Домой, в Россию!

— За борт адмирала!

Толпа напирала, вот-вот схватят Зиновия Петровича, на куски его порвут. Цусиму они ему простить не могли…

— Стоять!!! — рявкнул поручик.

— Ты ещё кто?

— За борт его!

— Бей!

В голову Александра Владимировича полетела пустая бутылка. Тот отбил её предплечьем.

— Стоять!!!

Я переместился вперёд, встал между моряками и адмиралом.

Давешний матросик, что кисет мой ополовинил, попытался меня ударить. Блоком я ему перебил руку. Этого хватило. Матрос завалился назад, но упасть ему не дали. Подхватить успели.

— Петю убили! — заорал кто-то.

Тут и началось…

Бузники ногами не бьют, ими они убивают… Я ногами не бил, да и тесно здесь было. Работал руками. Локтями, кулаками. Старался больше мягкую технику использовать — наши всё же против меня.

В общем — отбились мы с поручиком. Правда, не без ущерба. Наши морячки тоже не лаптем щи хлебают.

— Японцы!

— Японцы!

— Японцы!

Со всех сторон вдруг загомонили в немного отступившей от нас толпе.

Действительно, ещё далеко, но явно — в нашу сторону, двигалась пара кораблей. Наших тут сейчас быть не могло. Значит — японские.

Матросы и солдаты стали расходиться.

Не прошло и часа, как на борт «Воронежа» поднялись вооруженные японцы.

Дальнейшее возвращение в Нагасаки обошлось без приключений.

На палубу я уже не вернулся. Мне было выделено место в каюте Александра Владимировича.

Глава 7 Нагасаки

Ещё до отплытия из Японии, когда я узнал, что мы с поручиком из Нагасаки домой отправляемся, у меня сразу же сработала ассоциативная память, или как там это правильно называется.

Нагасаки…

Ну, понятное дело, тут же вспомнилось устойчивое словосочетание — Хиросима и Нагасаки. На эти города американцы свои атомные бомбы сбросили. Погубили непонятно для чего кучу народа. Исход войны, как в школе ещё говорили, был уже совершенно ясен…

Таких словосочетаний в запаснике памяти советского человека много — Карл Маркс и Фридрих Энгельс, страны социалистического содружества, мир во всём мире…

Ещё и песня в голове раз за разом стала проигрываться. Владимира Высоцкого. Про девушку из Нагасаки.

Тут, наверное, сыграло роль ещё и то, что морем мы в Россию возвращаемся.

Он капитан и родина его — Марсель.

Он обожает споры, шумы, драки,

Он курит трубку, пьет крепчайший эль

И любит девушку из Нагасаки.

Что и говорить — хорошая песня. Марсель, эль, Нагасаки…

Я в своё время её слова чуть ли не с первого раза запомнил.

У ней следы проказы на руках,

У ней татуированные знаки,

И вечерами джигу в кабаках

Танцует девушка из Нагасаки.

Текст ещё у этой песни чуть-чуть медицинский. Это — про проказу. Сейчас-то она редко встречается, а раньше её ужас сколько было… Проказа — лепра. Даже специальные медицинские учреждения имелись — лепрозории. После крестовых походов, когда лепра распространилась в Европе, количество лепрозориев там достигало девятнадцати тысяч. Больных туда помещали навсегда, а жизнь в них была просто адом на земле.

У ней