Виталий Каплан - Юг там, где солнце

— Сейчас, наверное, солнце взойдёт, — заметил Мишка. — Пора уже, вроде.

— Неплохо бы, — кивнул я. — Между прочим, не ты один замёрз.

— Интересно всё же, далеко мы ушли? — не унимался Мишка. Похоже, молчаливая ходьба его изрядно утомила.

— Ну как сказать, — пожал я плечами. — На машине это расстояние можно проехать за четверть часа.

— Только вот где тут машины? — хмыкнул Мишка. — И вообще, странно здесь как-то. Слишком уж пусто.

— Это верно, — я поёжился от забравшейся мне под рубашку холодной струйки. Ладно погоня, которой почему-то нет. Но чтобы за всю ночь ни одной машины не пронеслось? Куда же они все подевались?

— Скажите, только честно, — вдруг повернулся ко мне Мишка. — Вот если нас всё-таки поймают, чего будет?

— С кем? — насупившись, уточнил я. Ох, не хотелось мне отвечать. Тем более честно.

— С обоими.

— Ну что ж, ничего хорошего. Смотри, что получается — налёт на полицейскую управу, освобождение из-под стражи оккультиста, побег. Тянет сие для тебя на 189-ю статью — организованное оккультное сопротивление. Пожизненная тюрьма это, братец.

Я не стал уточнять некоторых деталей. Вроде того, что даже вечное заточение ещё не гарантирует безопасность Державы. И тогда… Нет, конечно, я ничего не знал наверняка. Ходили лишь смутные слухи. Но подмешанный в суп аквабромтоксин, подушка на лицо, незаметный постороннему глазу удар пальцем в точку «ци-даминь» — и у нашего Управления становится одной проблемой меньше. Причём всё происходит тихо, безболезненно. Мы же не средневековые католики, на костёр никого не тащим. Гуманные у нас методы.

Только вот, может, костёр честнее. А мы притворяемся… Христа ради притворяемся добрыми христианами. А если притворяемся — значит… Следуя формальной логике, или мы не добрые, или… Так что же, получается, отец Николай прав? И тогда, выходит, мы, в Управлении, предали Его? Вроде Великого Инквизитора из великого романа? А как же тогда быть с теми, Адептами и Рыцарями? С пытавшими меня Малиновыми Старцами? Оставить их пастись на воле, губить души, готовить приход Антихриста? Нет, так тоже нельзя, и это не требует доказательств. Достаточно вспомнить застывший взгляд Вити Северского, его трясущиеся губы, когда вернулся он из Троепольской лавры, от архимандрита Артемия. А я сам… Когда мы накрыли их, Солдат Ночи, в городских катакомбах, ворвались в жертвенный грот… Ту девчонку уже не могли бы спасти никакие врачи. Многим ли приходилось видеть ещё живого человека, в котором крови не осталось ни кубика? А мы видели. Самое страшное, она была ещё в сознании, хотя потом врачи и уверяли, что такое в принципе невозможно. Но это у них, в чистых кабинетах, верны принципы, а в зловонном гроте, где блудливо скалятся со стен выбитые на камне морды демонической иерархии — там действуют совсем иные законы. И когда гнались мы по узким туннелям за предусмотрительно слинявшим Генералом, когда «Аргнум» в моей руке коротко дёрнулся и мешковатая фигура, замерев на бегу, одуряюще медленно сползла по стенке на холодные каменные плиты — тогда я был прав.

Тогда — да. А идя в сарай на Заполынную? Выполняя свой долг, делая малоприятную работу — да что там малоприятную, попросту гадкую — но лишь благодаря ей не появился бы очередной Генерал — как тогда?

— Ну, а с вами что они сделают? — тихо спросил Мишка.

— Они — это кто?

— Ну, сотрудники эти ваши. Из Управления.

— Ты хотел честно? Ну так вот. Есть у нас Устав, и там всё чётко сказано. То, что я сделал, выходит как бы предательство. А за такое военный трибунал даёт петлю. Впрочем, — помолчав, добавил я, — может, сочтут невменяемым. Дескать, был под твоим гипнозом, не ведал, что творю. Кстати, — усмехнулся я, — а ты меня, случаем, не загипнотизировал?

— Это как? — резко остановился Мишка.

— Ну, то есть подчинил своему влиянию. Внушил на расстоянии мысли, заставил вывести тебя из камеры. — Я сам не знал, зачем это говорю, но какая-то странная сила двигала сейчас моим языком.

— Вы что же, думаете, я на такое способен? — угрюмо спросил Мишка, уставившись на свои потёртые кроссовки. — Ну нельзя же так, — помолчав, выдохнул он. — Ведь это же такое свинство… Вот так скрутить человека. Как куклу. Тогда уж лучше убить.

— Ну, а всё-таки? — не сдавался я. — Если отвлечься от рассуждений про свиней, то смог бы?

Мишка помолчал.

— Не знаю, — задумчиво произнёс он, разглядывая запёкшуюся ссадину на коленке. — Просто не знаю, и всё. И не хочу знать.

— Ладно, извини, — хлопнул я его по плечу. — Я же ничего такого на самом деле не думал. Приходилось мне видеть таких, заворожённых. Общался с ними. Ты прав — куклы. Ничего не помнили, ни о чём не думали, просто выполняли приказы — и всё. А уж я-то за одну ночь передумал столько, что на сто лет хватит.

Мы помолчали.

— Знаешь, наверное, я всё-таки малость сдвинулся, — сказал я спустя пару минут. — Не затей я эту кутерьму в полиции, всё было бы ещё туда-сюда. Ну, спецмонастырь. Неприятно, но выдержать можно. Хоть там и режим, и наверное, лупят…

— Да ладно, — беззаботно махнул рукой Мишка, — нашли чем испугать. Я к этому делу привычный. Может, оно и правильно. Мамка говорит, без ремня со мной не сладить. Только ведь там, в монастыре этом, всё чужое было бы. И ни мамки, ни Олежки. Тоскливо, понимаете?

— Понимаю, — негромко сказал я. — У меня ведь тоже интернат за плечами. Такие вещи объяснять не надо. Но всё же это лучше, чем до конца своих дней гнить в камере. Так что прости, я хотел как лучше, а получилось…

— Не надо, — перебил меня Мишка. — Зачем вы? Может, всё как раз получится хорошо, мы же ничего ещё не знаем, что будет.

— Ну что ж, остаётся лишь надеяться. А знаешь, у меня мог бы сейчас быть брат. Всего лишь года на три тебя младше. Если бы не авария…

Мы вновь зашагали молча. Ну о чём тут можно было говорить? Мишка шёл впереди, худой и загорелый, и лёгкий ветерок трепал выбившийся из шорт край футболки. Той самой, измазанной ягодным соком. И мне казалось сейчас, что это он, мой неродившийся брат, ещё лишь собиравшийся быть комок плоти, растаявший вместе с мамой и отцом в вихре жёлтого пламени — что он прорвался ко мне сквозь глухие тёмные пространства, сквозь стены лжи и боли, и теперь шагает рядом, тонкий и живой.

Я понимал, что нет сейчас никого, кто был бы мне ближе. И я — нужен ему. Наверное, в этом-то и весь смысл.

— Смотрите, — тронул он меня за локоть. — Солнце всходит.

Оно и впрямь поднималось над волнистой линией дальних холмов — ещё лишь самая кромка, оранжевый ломоть в обрамлении лёгких, точно вырезанных из розовой бумаги облаков. Пока не слепящий, не обжигающий глаз, этот ломоть с каждой секундой становился всё больше и больше, и рыжий отсвет ложился на холмы, на синеватый край леса, на протянувшееся в бесконечность шоссе.

Стоп! Что-то было не так, и я тупо уставился на свои ботинки, пока, наконец, не увидел — и что-то внутри у меня оборвалось.

Шоссе! Его больше не было. Исчез изъеденный трещинами асфальт, заросшая чахлой травой обочина, притулившиеся с краю дорожные знаки. Теперь под ногами у нас тянулась утоптанная грунтовка, довольно широкая, но куда ей до автотрассы!

Грунтовка чуть изгибалась, уходя к ставшему вдруг очень далёкому горизонту, и то же самое я увидел, обернувшись. Шоссе не кончилось, нет — его просто не было. Нигде и никогда.

— Ты видишь? — толкнул я Мишку в плечо. — Видишь?

— Вижу, — одними губами прошептал он.

— Что это?

— Не знаю. Вправду не знаю. Куда шоссе подевалось?

— Где мы, Миш?

Он лишь махнул рукой.

Исполинское, едва ли не в полнеба солнце выползло наконец из-за холмов и сейчас висело в не успевшем ещё побелеть от жары небе, наливалось апельсиновым светом. Такого солнца просто не могло быть.

Но оно было.

Я зачем-то глянул на компас. Так, совмещаем риски. Крутим кольцо. Так… Но что это?

Стрелка уставилась синим концом мне в грудь, а красным, южным, смотрела на невозможный солнечный шар. Которому полагалось быть на востоке.

А уж в чём-чём, но в компасе я был уверен.

— Миш, глянь, — отстегнул я компас и протянул его мальчишке. — Может, хоть ты что-нибудь понимаешь?

Он долго смотрел на слегка подрагивавшую стрелку.

— Получается, что там юг, — протянул он наконец. — Он ведь не может врать?

— Не может, — подтвердил я.

— Ну вот.

— А как же тогда солнце?

— Ну, значит… — улыбнулся он какой-то виноватой улыбкой, протягивая мне компас. — Значит, теперь юг там, где солнце.

— Юг там, где солнце, — тихо повторил я, глядя на огромный оранжевый шар. — Солнце там, где юг. Юг там, где солнце.

Москва

май 1995 — декабрь 1996