Александр Шуваев - ЦВЕТОК КАМНЕЛОМКИ

- И к чему это, - с усмешкой проговорило Ответственное Лицо, крутя в руках бриллиантовый бокал, - пыль в глаза пускать? По-другому, дескать, эта канцелярская крыса не поймет… Эхе -хе…

В левом углу рта Ответственного Лица, для покойной мамы - Паши, для секретарей и подчиненных - Чангурова Павла Аркадьевича, постоянно дымилась заграничная сигаретка, которыми он посетителей не угощал. Когда истлевала одна, он немедленно прикуривал другую, его левый глаз был постоянно прищурен от дыма, и оттого казалось, что хозяин кабинета смотрит, постоянно прицеливаясь, чуть боком. Привычка, сама по себе вреднейшая, была полезна хотя бы тем, что позволяла на разный манер подавляющее воздействовать на собеседника. Вот теперь он, по-прежнему прицеливаясь, смотрел на них с видом небрезгливого натуралиста, рассматривающего насекомое, одновременно - редкое и невзрачное.

- И вот скажите мне, - на что вы рассчитывали, когда тащили ко мне эту скромную вещицу? Что я ее домой отнесу? Что в кабинете на видном месте поставлю? Или грядущего музея для? Мне эту штуку, - приходовать сейчас, попросту, как последнему кладовщику, - и сдавать под опись. Вот и все удовольствие от вашего подношения… Не? Не думали на эту тему? Я все больше убеждаюсь, что это вот свойство, - не думать, - и вообще очень характерно. Почему-то - особенно для интеллигенции.

И он замолчал, продолжая дымить, щуриться и прицеливаться, но они, не поддавшись на провокацию, - продолжали молчать, и потому он продолжил.

- Вы мне совершенно с тем же успехом могли притащить всякий там брак, которого у вас, по моим сведениям, собралась чертова уйма. Не? Не верилось, что самый обыкновенный алмаз с кулак размером произведет должное впечатление? - Они оба, как-то вдруг прониклись этой точкой зрения, а он тем временем продолжал методично их добивать. - У них там в самом обычном сейфе валяются обломочки, за которые в прежние времена зарезали бы просто без разговоров, но они привыкли и не воспринимают… Да ладно! Это чуть ли не наименьшая из проблем… Вы мне лучше вот что скажите, - что с вашим вторым экспонатом делать прикажете?

Они - молчали. А директор ГЛАВК-а, нефтяник в девичестве, понаблюдав за ними еще несколько секунд, вдруг буквально нырнул в недра стола и вынырнул оттуда с тяжелой торцевой заглушкой на трубу небольшого диаметра.

- Мне много рассказывали о тех фокусах, которые так часто проделывали у вас, - он с видимым сожалением ткнул сигаретой в пепельницу, но щуриться не перестал, осторожно взяв катушку и струбцину. Натянул невидимую нить, глянул на два предмета, соединенных вроде бы как ничем, качнул головой и тихонько ругнулся, - это, наверное, вот так выглядело?

С этим словами он провел натянутую пустоту через массивный, грубый материал заглушки, осторожно, продолжая держать нить натянутой, положил свой инструмент подальше, и осторожно разъял беззвучно рассевшуюся железяку на две части.

- Вы, товарищи, может быть, этого и не знаете, но у нас, в СССР, кое-какие мелочи основаны на том, что иные из предметов считаются прочными. Знаете, что такое - прочный? Не? Это обозначает, что этот предмет не так-то легко ломается. И не так-то легко его сломать. И это - все. Предполагается, что прочностью обладают стены, танковая броня, запоры, стальные двери, решетки на окнах, стратегические мосты через Волгу или Днепр, а также наручники. Принято также, - голос его звучал монотонно и скучно, - рассчитывать на то, что опоры ЛЭП не упадут вдруг, все, на протяжении десяти километров. Страна - она на многом стоит, но, в том числе, и на этом. А тут приходят такие вот, не побоюсь этого слова, - энтузиасты своего дела, исследователи-новаторы, и - отменяют прочность того, что должно быть прочно. На прочность чего народ и партия рассчитывают. И имеют право рассчитывать. А наши доблестные исследователи резвятся, показывая все встречным и поперечным, что легким движением руки создают давление в сотни тысяч атмосфер, приблизительно, как в эпицентре атомного взрыва… Самую чуточку, разве что, повыше. Нет у вас никаких наручников, товарищи заключенные! И решеток никаких нет! Свобода, как говорится, равенство и, значит, братство… - Он обвел их любопытным взором. - Молчите? Это вы правильно молчите, я бы на вашем месте еще и не так молчал… Ну? Ваши предложения? Я жду. Как? Никаких предложений? Ну же! Что же вы, соль земли? Ладно, это все лирика… Все дальнейшие работы по теме до особого распоряжения - закрыть! Документацию - всю, включая черновики, заметки, записки на салфетках и манжетах - в первый отдел, под пломбу. Вы, товарищ Балаян, предоставите списки всех причастных, вхожих, а также причастных к причастным и вхожим. Всех.

- Боюсь, - Балаян осторожно вздохнул, - это совершенно невозможно. Слишком много причастных. Я думаю, - сотни человек. И достаточно одного позабытого.

- Ваше мнение для меня, конечно, чрезвычайно ценно, но наша обязанность состоит в том, чтобы сделать все возможное. По настоящему все. Вы меня поняли?

- Ну как?

- Месяц прошел и… Все глухо, короче.

- Похоже - хана? Одним местом тема гавкнула?

- Даже проще. Мандой накрылась. Хотя…

- Чего такое?

- Ничего особенного. Старые знакомые не только у них есть. А я - предупредил, а значит - не виноват. И ты вот что… Тебе не показалось…

- Показалось!

- А не кажется ли тебе в таком случае, что ему несколько не по чину в одиночку такие вопросы решать? Подумаешь, главковское начальство!

- На нас - хватит и такого!

Балаян нехорошо прищурился:

- На него тоже может кое-кого хватить… Переиграл он, понимаешь? Слишком уж никакого движения. Мертво все.

- Гм, - осторожно кашлянул Гельветов, - а кого именно из знакомых вы имели ввиду?

- А Суркова. У него как раз головная машина нового, - только тс-с! - 671-го проекта в ходу. Только ход тот хреновый-хреновый. А что?

- Да человечек есть у меня такой, специальный. Как будто именно для таких дел и создан…

- Мы же, кажется, договорились, - Чангуров на этот раз дымил нервно, напрочь потеряв давешнюю самоуверенность Вершителя и Лица Причастного, - так откуда тогда эти депеши?

- Ка-акие дэпеши? - Тяжелым голосом осведомился Балаян, которому содержание послания, присланного его старым другом было известно лучше собственной биографии. - Не-э знаю никаких де-эпеш. Не помню никаких договоров.

- Держать в строгой тайне…

- А-а-а, это… - Вазген Аршакович легкомысленно махнул рукой, - кажется, припоминаю, что вы просили что-то такое…

- Это дома - просьбы! А здесь, в этом кабинете, это называется рас-по-ря-же-ни-я! Они обязательны для исполнения.

- А я как-то припоминаю, что я предупреждал: на данном этапе полностью исключить распространение слухов - нельзя. - Приподняв тяжелые веки, он твердо взглянул в глаза начальству. - Зато не припоминаю никаких письменных распоряжений. Зафиксированных и завизированных. Поэтому и устные распоряжения я того… Нэ-еясно помню.

- Но кто-то же нашелся у вас! Нашлась г-г-г… гнилушка, проинформировала!

- А этого я даже тем более не понимаю. Существуют люди, обязанность которых как раз и состоит в том, чтобы информировать партию и правительство обо всем существенном, так что я не-э понимаю вашего недовольства. Па-азвольте? - Спросив, он, вовсе не дожидаясь разрешения, взял письмо Суркова и не столько прочитал, сколько сделал вид, что небрежно проглядел. - А-а, - равнодушно проговорил он, - человек занимается важным заданием Родины, связанным с обороной, человеку нужно быстро и качественно резать титан для обшивки, - не понимаю, не хочу понимать вашего недовольства этим вполне е-эстественным фактом…

- А-а, подите вы с вашей д-демогогией! Научились, понимаешь, говорить!

- А что ви имеете ввиду па-ад дэмагогией?

- Валерик, сына, разогрей обед, устала я…

Эти намеки и дальние подходцы он знал наизусть. Разговоры про усталость неизбежно, как наступление ночи перейдут на плохое самочувствие, плохое общее состояние здоровья, на наступающую старость и дряхлость, на то, что ей уже тяжело вести хозяйство, а все это, в свою очередь, плавно перетечет в прозрачные намеки на то, что, мол-де, не худо бы и жениться. Поэтому средняя часть монолога выпадала из его восприятия как-то сама собой, так что он умудрялся услышать только самый конец:

- … вот чем тебе, к примеру, Томочка плоха? И Света еще, тоже вот хорошая девушка…

Томочка была неплоха. Время от времени, когда нуждишка. Не более того. Главным ее достоинством была готовность к услугам в любой почти что момент, да еще, пожалуй, хорошая фигурка. Но ему с ней не было скучно только во время того, да еще, разве что, последние минут двадцать до того. Было дело, почитывал он серию "ЖЗЛ", даже собрал несколько книжек, и неизменно его злило, когда косноязычные биграфы сетовали на то, что жена великого человека, вовсе не была-де его достойна, и чего он только в ней всю жизнь находил. А - Нечто. Не имеющее названия, но из-за которого человеку с первой минуты знакомства и до гробовой доски присутствие этой женщины не только не в тягость, но и наоборот. И это, безусловно, не любовь. Во всяком случае - не только любовь.