Физик против вермахта - Руслан Ряфатевич Агишев
Помощь проекту
Физик против вермахта читать книгу онлайн
Ему почему-то стало душно. Пришлось развязать галстук и расстегнуть ворот рубашки. На подгибающихся ногах он зашел в комнату отдыха и буквально впился в экран телевизора, с которого на него смотрел внук собственной персоной. Молодой парень, одетый в костюм, белую рубашку и модный галстук, рассказывал уверенным голосом, в котором то и дело проскальзывали трагичные нотки.
— Я увидел могилы невинно погибших людей, среди которых многие хотели жить мирно и не хотели воевать, — проникновенно вещал школьник, время от времени поднимая голову и окидывая зал бундестага. — Они испытывали невероятные трудности во время войны. Немецкие солдаты, молодые парни, у которых были материли, сестры, невесты, испытывали голод, мерзли в холодных степях у Волги… Это были страшные испытания, которые никому не пожелаешь испытать. Я читал дневник Йохана и у меня наворачивались слезы на глазах. Я представил, что также, как и он в сильный мороз должен был идти валить лес. Мне стало очень горько, что он должен был испытать такие страдания… Я спрашивал себя, почему на его долю и долю его друзей выпали такие страдания? Разве они хотели быть убитыми? Мы должны честно и со всей ответственностью сказать, что такие люди, как Йохан Рау, стали невиноубиенными жертвами страшной войны! — лицо Эдуарда в этот момент был одухотворенным, его глаза горели восторгом и настоящей искренностью. — Сегодня мы вспоминаем Йохана Рау, его товарищей — стеснительного Фрица Герда, мастера на все руки Фритца Штомке и многих других. И сегодня всем становится понятно, все жертвы этой трагедии должны быть увековечены…
В какой-то момент в зале бундестага загрохотали аплодисменты. Кое-кто из благообразных седовласых немцев даже встал с места и аплодировал стоя. Защелкали вспышки фотоаппаратов. Спикер, высокий сухопарый немец, с идеальной выправкой, так расчувствовался, что бросился пожимать руку школьнику.
Теслин медленно сполз по стене и упал в кресло. Он чувствовал себя в натуральном театре абсурда, в котором главной звездой был его внук. «Что же это происходит? Эдик, ты что такое говоришь? Как, вообще, ты можешь такое говорить? Я же тебе рассказывал о них… Эти твари нас за людей не считали. Мы свиньями были для них… Мы для них недолюди…».
— Николай Михайлович! Что с вами? — дико взвизгнула Людочка, когда смертельно бледный старик начал заваливаться набок. — Господи, что с ним⁈ Да сделайте же что-нибудь! Он же сейчас умрет!
Старик же ничего этого не слышал и не видел, продолжая что–то бессвязно бормотать.
— Я ведь… расказыв… Эди… о Саласпилсе. Я был там. Я все видел… — его бормотания становились все более похожи на прерывающееся хрипение. — Почему же он так говорит? Я же рассказывал ему о лагере… Или не рассказывал…
В его мозге, испытывавшем острое кислородное голодание из–за отказывавшего сердца, всплывали яркие видение из, казалось бы, уже давно похороненного прошлого. «Господи, я же ничему ему не успел рассказать. Мы ведь и встречались-то несколько раз. Не успел…». Словно возвратившись на семьдесят с лишним лет назад, он снова проживал то страшное время в концентрационном лагере возле латвийского городка Саласпилс…
«Как же холодно. Мама почему мне так холодно? Мама, я же босиком. А почему мы бежим? Мама, почему ты не отвечаешь? Мне очень холодно! Здесь же снег. Мама, слышишь, я замерз». Он бежал по полю к видневшимся в сотне шагов длинным баракам, как и десятки других детей. Было очень холодно. Под босыми ногами хрустел колючий, режущий кожу снег. Сзади подгонял захлебывающийся лай собак, раздавались злые отрывистые команды на незнакомом языке…
«Холодно! Это же холодная вода! Аа-а-а! Не надо! Мне холодно! Хватит! Хватит! А-а-а-а!». Его вместе с другими деться загнали в комнату с каменным полом и начали обливать обжигающе холодной водой, сопровождая все это издевательским холодом. То и дело жирный мужик в клеёнчатом фартуке начинал с силой тереть их жесткой мочалкой, что-то при этом приговаривая. Он тер мочалкой с такой силой, что сдирал кожу до крови. Его это даже веселило…
«Эта конфетка мне? Правда-правда? Это правда мне? Я возьму? Мне, правда, за это ничего не будет… Она какая-то горькая и невкусная. Фу. Плохая конфета… У меня животик заболел. Больно. Дотронуться больно». Он корчился на полатях, сколоченных из голых досок, и стонал. Скрежетал зубами, но не издавал ни звука. За громкие крики здесь полагалась трепка от надзирателя, который всякий раз с удовольствием пускал в дело деревянную дубинку. То испытание нового яда маленький Коленька пережил только чудом…
«Что? Не надо, тетенька! Не надо! Я очень боюсь уколов. Это, правда, не больно? Вы ведь немножко кровушки возьмете? Точно-точно?». С расширявшимися от ужаса глазенками Николай смотрел, как медсестра в маске на лице, чертыхаясь, искала вену на его руке. Она снова и снова колола иголкой в и без того истыканное место на серо-синей коже. Наконец, иголка попала в нужное место и по тоненькой трубочке потекла багровая жидкость. Правда, шла она с трудом, отчего приходилось то и дело с силой мять детскую ручонку…
«А кушать нет совсем? Ничего-ничего? Даже маленького кусочка хлебца? Мне совсем маленький кусочек…». Шатаясь от сильной слабости, он снова и снова лизал металлическую тарелку, в которой не было и следа на похлебку. Рядом сидели такие же маленькие, высушенные едва ли не до бестелесного состояния, скелетики. Еще пока живые. Многие из них уже который день не вставали с досок, не шевелились. Лишь их глазенки в глубоко впавших глазница еще дергались…
— Николай Михайлович, миленький, не умирайте! Слышите меня⁈ — у хрипящего тела, корчившегося на кресле, заламывала руки девушка. — Где скорая? Где их носит? Витя, сделай что-нибудь? Что ты стоишь столбом? Николай Михайлович? Что? Что вы говорите? — всхлипывала девушка. — Я не могу разобрать. Я не понимаю!
Бедный старик, выгибаясь всем телом, снова и снова пытался что–то сказать. Но ставшие непослушными губы издавали лишь неразборчивые звуки.
— Расскажите… Эдичке… Расскажите… Я не успел. Я не успел. Слышите? Расскажите
