Светлана Бестужева-Лада - Царская внучка

– Принцесса Елизавета в народе, я слышала, особой любовью пользуется, – прервала я затянувшуюся паузу. – И потому, что проста, и потому, что на крестины к солдатам да простолюдинам ходит. Вот когда приму святое крещение…

– И что тогда сделает ваше высочество? – оживился Феофан.

– Первым делом поеду на богомолье по монастырям, которые вы, владыко, мне посоветуете. А потом каждый день буду службы по разным церквам отстаивать, дабы видел народ мое прилежание к истиной вере и благочестие.

– Мудро, мудро… – пробормотал Феофан.

– А вторым делом постараюсь тетушкино окружение от иноземцев-еретиков почистить. Может, они и умом сильны, но неужто на Руси православных умников не найдется? Взять хотя бы Волынского…

– Зело горд и спесив вельможа сей, – нахмурился Феофан.

– Гордыню-то и смирить можно. А ежели дать ему делом настоящим заняться, так спесь сама уйдет.

Владыко посмотрел на меня как-то странно и после небольшой паузы изрек туманную фразу:

– И младенцев Бог по милости своей может разумом наделить…

После чего предложил перейти к очередному уроку. Я не стала возражать: Феофану явно нужно было хорошенько осмыслить то, что он от меня услышал. Вести беседы на государственные темы он пока был не готов.

Да, от своей «воспитательницы», мадам Адеракс, я благополучно отделалась. Настучала главе Тайной Канцелярии Андрею свет Ивановичу Ушакову, что прошлое этой персоны смутно и невнятно. Ушаков копнул – и выяснил то, что мне и без него было известно: мадам Адеракс в недавнем прошлом содержала «веселый дом» то ли в Дрездене, то ли в Бремене. В Россию же приехала по рекомендации… Остермана. Ох, и получил же канцлер от моей тётушки! Даже умирающим прикинулся, хотя, возможно, и впрямь заболел от страха.

Вместо этой самой мадам я потребовала дельных учителей, дабы изучать то, что каждая принцесса в Европе знать обязана: историю, географию, изящную литературу. Последнюю мне теперь преподавал Василий Тредьяковский, которого я вытащила из нищеты и забвения московского. Попутно мы с ним переводили на русский язык Вильяма Шекспира. Начали с сонетов и весьма в том преуспели, благо почти все эти произведения в переводе еще не родившегося Маршака я знала наизусть. В скором времени собирались подступиться и к «Гамлету».

Августейшая тетушка с сиятельной матушкой глядели на это когда сквозь пальцы, когда – с тупым недоумением. Но тётушку я умаслила тем, что попросила обучить меня стрельбе: из ружья и из лука. Глаз у меня в прежней жизни был верный, а в этой я пока еще имела стопроцентное зрение и достаточно твердую руку.

Угодила я и тётушкиному фавориту, пожелав обучаться верховой езде. Бирон лично подобрал мне лучшую кобылку из собственной конюшни: белоснежную, кроткую, умную. Пришлось, правда, попутно обучиться кое-каким премудростям в области упряжи и ухода за лошадью, но с этим я худо-бедно справилась. Тем более, что принцессе совершенно не обязательно было все это делать собственноручно.

Если бы не все эти занятия, я бы, наверное, померла со скуки. Тётушкино окружение переходило с постели к столу и от стола – под него. Иногда, правда, устраивались балы и приемы, но не слишком часто.

Вот и нынче вечером во дворце предполагался очередной междусбойчик, который тут величали красивым иноземным словом «куртаг». Скучища немыслимая: тетушка-императрица восседает на троне с короной на голове, маменька сидит двумя ступеньками ниже и мечтает о том, чтобы незаметно смыться и провести время в своих покоях с очередным кавалером и парой бутылочек, а тетушкин фаворит, герцог (уже!) Бирон, разодетый в атлас и шелк, расхаживает по зале и удостаивает (или не удостаивает) гостей своим вниманием.

Мое место было – рядом с маменькой, чуть позади нее. Слава Богу, за прошедшее время мне удалось привить ей и тетушке элементарные санитарно-гигиенические правила. Во всяком случае, потом и еще кое-чем похуже от них уже не так разило. Да и придворные перестали являться во дворец с немытыми шеями и грязными ногами: за это можно было угодить в немилость к монархине. Если бы она еще разогнала свое шутовское окружение в вонючих лохмотьях! Но до этого было еще далеко.

На другом конце зала, на небольшом возвышении, восседала законная супруга тетушкиного фаворита – горбатая уродина в драгоценных уборах. Обязательным для каждого из приглашенных было подойти к этому существу и облобызать ей руку. Кто установил такой порядок, мне было неведомо, но я собиралась поломать его в самое ближайшее время. Не своими руками, конечно. Для этого мне нужен был канцлер Остерман – тайный и самый лютый враг фаворита. Стравить двух этих немцев и посмотреть, кто кому глотку перегрызет. С оставшимся же будет легче справиться.

Я читала в своей прежней жизни, что Остерман был не столько умен, сколько хитроумен. Мог заплести словесной паутиной любого и не сказать при этом ничего дельного. На современников это действовало неотразимо, я же четко видела бреши и прорехи в этой защите и намеревалась этим нагло воспользоваться. Бирона я не боялась ни капельки: умом этот вчерашний конюх никогда не блистал.

Как только Остерман появился в поле моего зрения, я тут же поманила его к себе. Канцлер, уже прикидывавший, какие выгоды лично он получит от моего будущего замужества, которое он же и собирался устраивать, подскочил, угодливо выгнув спину.

– Что угодно вашему высочеству? – на хорошем русском языке осведомился он.

В самом начале моего появления тут Андрей свет Иванович попытался было поговорить со мной по-немецки. Но получил жесткий отпор: ежели ты канцлер российский беседуешь с особой российского царствующего дома, то изволь это делать по-русски. Остерман наябедничал тетке, но та от него только отмахнулась: возиться с капризами юной племянницы ей было элементарно лень.

– А вот скажи мне, господин канцлер, – вкрадчиво начала я, – почто твоя супруга, баронесса и урожденная столбовая дворянка, сидит в углу, как нищенка худая. А Биронша к руке своей допускает, будто бы особа царской крови?

Остерман аж побелел. Злословить о супруге фаворита… тут и кнута отведать недолго, да и то если особенно повезет.

– Я плохо понимаю мысль вашего высочества, – забормотал он. – Супруга моя, в девичестве Стрешнева, рода старобоярского и знаменитого, который еще прадедушке вашего высочества исправно служил. А поелику я канцлером являюсь, то и моя супруга… Но дворцовый этикет, установленный как раз для того, чтобы избежать подобных нелепых казусов… В силу вышесказанного, понятно становится, ваше высочество, отчего славная герцогиня Бирон всеми почестями пользуется…

– Ничего мне не понятно, – повысила я голос с расчетом, чтобы нас услышала тетушка-императрица. – Не существует никакого дворцового этикета, уж тебе-то это ведомо. Почему твоей супруге кресло не предложили и к ручке ее не подходят?

С бедняжки-канцлера уже тек холодный пот.

– Так скромна она, ваше высочество, и почести эти ей ни к чему. И без того происхождения высокого, а по моей должности и вовсе одна из первых дам государства…

– А Биронша? – не унималась я.

– Вы о чем там шепчетесь? – раздался долгожданный бас императрицы.

Я смолчала, предоставляя Остерману самому вылезать из той ямки (пока еще ямки) в которую его спихнула.

– Ну, что умолкли? – повысила голос тетушка. – Андрей Иванович, о чем с племянницей моей шушукаться изволишь?

– Ваше императорское величество! – залебезил Остерман. – Ум вашей племянницы столь же остр, как и у вас, и посему беседовать с ней надлежит с почтением, каковое положено принцессе ее происхождения…

– Про происхождение моей племянницы я лучше тебя знаю! – обрезала его императрица. – И про то, что дура она, тоже ведаю. А вот о том, что ты дурак, доселе не знала. На простой вопрос не можешь ответить?

– Тётушка, – ангельским голосом пропела я, – Андрей Иванович недоумение высказал, отчего его жене таких же почестей не оказывают, как супруге герцога. И почему герцогиня Курляндская в России большим почетом пользуется, чем супруга российского канцлера, тоже недоумевал.

Тётушка нахмурила лоб, явно не поняв половины сказанного. Зато фаворит ее, сиятельный герцог Бирон, понял все сразу и аж посинел от злости.

– Мала ты еще о таких вещах рассуждать, – выдала, наконец, императрица. – Чай, найдутся люди постарше тебя и поумнее.

– Воля ваша, тетушка. Я только пыталась понять, отчего одни дамы при вашем дворе выше других…

– Кто это тут выше? – побагровела Анна Иоанновна. – Я единая могу тут высокой персоной считаться, а остальные – холопы и рабы мои. Пожелаю – палачу отдам или в Сибирь загоню. Хоть герцогиню, хоть канцлершу, хоть тебя, сопливку.

– Меня, тетушка, от палача увольте, – дерзко возразила я. – Вот приму святое крещение и постригусь в каком-нибудь монастыре большим постригом. А трон ваш пущай Лизка наследует, или мальчишка голштинский, а то и герцогиня Курляндская, коль скоро она уже сейчас царские почести принимает.