Светлана Бестужева-Лада - Царская внучка

Бирон, почуяв запах золота, торопил императрицу: вернуть на Русь патриаршество, обрести духовную благодать и стать для всего народа русского истиной матерью-благотворительницей, ревнительницей веры православной. А Остермана зловредного – в крепость, в Шлиссельбург.

Устоять против двойного натиска: своего любимца и своего пастыря духовного моя тётушка не смогла. Что и требовалось доказать. Так что незадолго до того, как мне исполнилось шестнадцать лет – по здешнему исчислению, естественно, меня торжественно крестил сам Патриарх всея Руси Феофан. Крёстной матерью была императрица, крёстным отцом (не без подсказки с моей стороны) стал самый богатый человек в России – князь Алексей Черкасский. Так что стала я благоверной Великой княгиней Анной Алексеевной.

Ликовал народ: ненавистный Остерман угодил в каземат Шлиссельбурга под строжайший надзор с запретом читать и писать. Радовался герцог Бирон: я подговорила императрицу устроить обручение его старшего сына Петра с единственной дочерью князя Черкасского Варварой. На то, что жениху к этому времени едва исполнилось десять лет, дружно решили не обращать внимания: еще подрастет. Зато такого приданного, как у его нареченной, не было, пожалуй, ни у одной европейской принцессы.

Правда, Варька Черкасская в ногах у моей тетушки ползала, умоляла не губить:

– Ваше императорское величество, мне же за двадцать перевалило, уж и так за глаза перестарком называют, а пока будущий муж в брачный возраст войдет, я и вовсе состарюсь. Пожалейте меня, горькую…

– Дура! – ласково отвечала ей тетушка, ногой от себя отпихивая. – Годика через три повенчаем вас, станешь невесткой герцога Курляндского, супругой наследника короны его. Небось, не засохнешь. Эвон я двадцать лет смиренной вдовицей жила, в нитку тянулась, за сто рублев благодарна была, так Господь меня и благословил императорским титлом. И ты смирись.

Зато герцог Бирон передо мной на коленях стоял в восхищении непритворном:

– Ваше высочество, я ваш покорный слуга отныне и до гробовой доски. Прикажите: лакеем вашим стану, а супруга моя будет вам за столом прислуживать. Ведь знаю я, кому обязан сватовством сим. Умны вы, ваше высочество, мудры не по годам. Все твержу благодетельнице нашей, государыне-императрице, что надобно ей вас прямой наследницей престола объявить, а не ждать, пока вы осупружитесь, да дитя родите…

– Твердите, герцог, твердите – капля камень точит. А о супружестве мне и самой задуматься надо: тетушкину волю я переступать не намерена. Только жениха мне нужно сыскать не такого, как Остерман зловредно предлагал, а настоящего. Чтобы умен был, здоров, умом светел, к пьянству не склонен, да не замыслил впоследствии трона из-под меня выдернуть. Русский супруг мне надобен, а не принц иноземный.

Я впервые озвучила свою матримониальную программу. До этого долго думала, перебирала всех возможных европейских претендентов на мою руку, с патриархом не раз советовалась – куда же без него! Немцев при дворе и так было достаточно, нужно было потихоньку, с умом от них избавляться, но не трогать «особо приближенных»: Бирона, разумеется, графа Левенвольде, который тоже успел побывать когда-то в любовниках у моей тетушки, барона Корфа, которого, насколько я помнила историю, вполне можно было сделать президентом Академии наук, и который способствовал возвышению Тредиаковского…

Остальных – вон. И без того мне удалось сделать почти невероятное: пропихнуть в ближайшие советники императрицы скандально известного Артемия Петровича Волынского. Правда, внушение ему через незаменимого Андрея ивановича Ушакова было сделано наистрожайшее: без толку не орать, говорить дельное, государыню без надобности умными мыслями не тревожить. А уж если совсем невмоготу станет, то изложить письменно и экстрактно свои соображения. Я ознакомлюсь.

Я вспомнила, как читала, что принцесса Анна (тогда еще Леопольдовна) больше всего любила поспать, и хмыкнула: тут вздремнуть некогда бывает. Свой обет я выполнила: после крещения тут же отправилась на богомолье по самым крупным монастырям России. А поскольку сопровождал меня в этой поездке, помимо обычной свиты, представитель новоиспеченного Патриарха, то встречали меня, сами понимаете, почти как ангела, слетевшего на грешную землю.

А я глядела на эту землю, по которой проезжала за день десятки верст, видела совсем не то, что привыкла видеть в фильмах, которые гордо именовались «историческими», и прикидывала, как бы обратить всю эту благодать, все это богатство природное и человеческое во благо, а не во зло. То есть хотя бы прекратить вечный голод, неурожаи, побеги крепостных, множащиеся толпы нищих.

Приподнять бы эту страну до среднеевропейского уровня… только не начала восемнадцатого века, а его конца. Положить конец идиотским войнам, в которые по политическим соображениям гадюки-Остермана то и дело вмешивались русские войска, ни в коем случае не отдавать того, что было завоевано дедами и прадедами.

Планов было – громадье, а как приступить к их осуществлению я, честно говоря, понятия не имела. Воодушевляло только то, что если через несколько веков этим государством могла управлять каждая кухарка, то я, с высшим образованием и ученой степенью кандидата исторических наук, как-нибудь справлюсь… с Божьей помощью.

Церковь мне удалось сделать своей союзницей. Оставалась – армия, опасное гнездо всяческих заговоров и переворотов. Если я не сделаю ее командиров своими единомышленниками и верными помощниками, это сделает моя дражайшая кузина Елизавета. Так что продолжать расчищать себе путь к трону следовало именно в этом направлении.

Господи, и зачем только люди знатного происхождения и обладающие к тому же немалыми деньгами так рвутся к трону? Кроме головной боли и бессонницы, это занятие не сулит ничего приятного. Теперь я, так сказать, на собственной шкуре ощутила все «прелести» положения законной наследницы престола. И желала одного: кому-нибудь это высокое звание передать. Ибо – достали.

Нет, с войсками все прошло на удивление гладко. Мне удалось уговорить сиятельного герцога Бирона не проталкивать на высокие командные должности исключительно немцев и разных прочих шведов, а передать это самим русским – на их усмотрение. За это пришлось пообещать его второму сыну руку и приданное Александры Меньшиковой – младшей дочери давно скончавшегося «полудержавного властелина». Шесть миллионов золотом, лежавших в иностранных банках, были очень весомым доводом, в прямом и переносном смысле, и Бирон благоразумно устранился от вмешательства в кадровые вопросы армии. Императрицу же это вообще интересовало постольку – поскольку.

Исключение я сделала только для одного тевтонца – Миниха. Этот обжора и горлопан был действительно талантлив, черт бы его побрал. Пока двор теперь уже покойного императора Петра Второго торчал в Москве, Миних, будучи губернатором Санкт-Петербурга, развернул там бурное строительство, преимущественно в камне. И в военных делах разбирался отменно. А когда я прочитала его докладную записку императрице о проекте возведения моста между Санкт-Петербургом и Финляндией, то поняла, что этого новоявленного «барона Мюнхаузена» лучше держать при себе и всячески поощрять.

Так что фельдмаршалом у нас теперь был Александр Иванович Румянцев, обласканный и возвышенный еще Петром Первым, а генералом-фельдмаршалом – Бурхард Миних. Остальных немцев я с помощью незаменимого Андрея Ивановича Ушакова разогнала поганой метлой, используя компроматы из бумаг бывшего канцлера Остермана. Так что в войсках теперь все чаще поднимали тосты не за «душеньку-царевну Елизавету», а за «государыню-царевну Анну». Которой, Анне то есть, и присягнули наконец-то по всем правилам и по доброй воле.

Православная, ежедневно посещавшая церковь, щедро раздававшая милостыню, да еще и умудрившая императрицу восстановить патриаршество на Святой Руси, я становилась чрезвычайно популярной среди русского народа. А когда прошел слух, что государыня-царевна немцев на дух не переносит и желает России процветания без иноземцев…. Тут я даже немножко испугалась всплеска народного восхищения. Тётушка могла это понять неправильно: как покушение на ее власть еще при жизни. Пришлось немножко попридержать свое государственное рвение и смыться на пару месяцев на богомолье в Троице-Сергиеву лавру.

Вот где я, наконец-то отдохнула! Хотя добросовестно отстаивала все положенные службы, постилась и читала исключительно духовные книги. Благо из в Лавре было предостаточно. Меня, разумеется, не беспокоили, а я в этой благостной тишине обдумывала свои дальнейшие действия, которые вряд ли были бы одобрены добропорядочными христианами. Но… с волками жить – по-волчьи выть.

Помимо всего прочего мне представили одного молодого человека, близкого родственника тётушки-императрицы, а, стало быть, и моего то ли троюродного, то ли пятиюродного кузена – графа Владимира Салтыкова, сына Семенова. Впрочем, молодым он тут не считался – парнишке было почти тридцать лет, возраст по тем временам довольно почтенным. Носил чин гвардии капитана и честно служил в Москве. Сведения о нем были самые благоприятные – вином не увлекался, в карты не играл, отцовское наследство потихоньку преумножал, а не проматывал, да и внешне был скорее привлекателен, нежели отталкивающим.