Юрий Валин - Наш бронепоезд. Даешь Варшаву!

– Как хочешь. Останешься здесь – рано или поздно ниточку потянут. Уж в слишком шумных делах мы поучаствовали.

– Я понимаю. Потому и уходим. Жить здесь не дадут. Но золото…

– Золото то, золото се… Да сколько там того золота в масштабах мировой революции? Ты, Герман Олегович, вечно из мухи слона делаешь. Ты, извини, к эгоизму и мании величия весьма склонен. Тебя кто заставляет деньги на себя любимого корыстно и бесчестно тратить? Или ты ребят бросить собираешься? Не надувайся, мы здесь одни. Ты же их не бросишь. И ты старший. Найдешь, как деньги потратить? Или тебе хлеб насущный непременно нужно добывать возвышенным дворницким трудом? Вы там никому не нужны будете. Только на себя надейтесь. Ну как ребята себя будут чувствовать, глядя, как ты, такой кристально честный, горбатишься за гроши? Витке в посудомойки прикажешь устраиваться? А Прот? Ему в мелкие хироманты идти? Ей-богу, как гимназистик рассуждаешь.

– Нет, я понимаю. Только…

– Опять «только»? Решительнее, господин прапорщик. Ты за ребят отвечаешь. Берешь презренное злато?

– Возьму. Умеете вы заставить, Екатерина Георгиевна.

– Ну, кому-то нужно и прямиком по бестолковым лбам стучать. Извини за прямоту.

– Заслужил. Катя, мне очень хочется сказать…

– Не нужно. Я не девочка, все понимаю. Вы очень милый человек, Герман Олегович. При других бы обстоятельствах разделила бы я с вами романтичную летнюю ночь. И не одну. Только это для нас с вами табу.

– Не понимаю.

– Тонкости женского восприятия. Флирт легкомысленный, шалости плотские – не всегда уместны. Я девушка раскованная, но понимаю, когда близость для мужчины нечто большее значит. У меня тоже обязательства есть. Нехорошо, если противоречие возникает.

– Мне кажется, ты меня сто раз готова была убить.

– Так ты на меня о-го-го как зубами скрипел. Сумасшедшие деньки были, а? Живи, прапор, счастливо. У тебя получится. – Катя крепко обхватила смущенного прапорщика за шею и чмокнула в щеку.

– Катерина Еорьевна, худо нам без вас будет.

– Не маленькие уже. Справитесь. С прапором у тебя неплохо получается.

– Ой, та що вы такое говорите?! У нас же…

– У вас, значит, только у вас. Меня больше не касается. Совет я тебе, Витуля, хочу очень простой дать. Ты или причесывайся двадцать раз на дню, или постригись коротко. Ты, конечно, и лохматая мужикам голову будешь кружить, но к аккуратной хорошенькой леди совсем иное отношение. Попробуй, не пожалеешь.

– Ох. Просто убиваете вы меня, Катерина Еорьевна.

– Не вздыхай. Хорошая ты девчонка, жаль, не удастся посмотреть, кем станешь. Но я на тебя крепко надеюсь. Ты, как ни крути, – старшая. За мальчиками присматривай строго. Но и не пережимай. Мужчина – существо ранимое.

– Жаль, что расставаться нужно, Екатерина Георгиевна. Вам бы у нас в Красной армии цены не было. Я б с таким командиром все жизнь служил.

– Спасибо, Павлуша. Я, собственно, в РККА еще послужу. Но встретимся едва ли. Вообще-то, не армейский ты человек, Пашка. Солдат хороший, и храбрости тебе не занимать, только держался бы ты поближе к мирной жизни. Спартакиады бы проводил, универсиады, сдачи норм ГТО организовывал. Гандбол, футбол, эстафеты с призами – самое оно. Талант у тебя. Вон, Прот, каждое утро кряхтит – «ноги на ширине плеч, наклоны…» Очень нужное дело. И красивым ты парнем будешь – просто ходячая агитация. Барышни млеть будут, срочно спортивные трусики и маечки изыскивать.

– Вы-то не сильно-то млели.

– Ну, и я поглядывала. Грешна. В другое время в другом месте не посмотрела бы на твой юный возраст. Проверили бы, у кого дыхания дольше хватает.

– Так ведь…

– Цыц! Только ляпни, что полчасика еще в запасе имеется. Мы же с тобой военнослужащие. Расслабляться не положено. К тому же полчасика для меня – только раздразнить. Что разухмылялся? Хвастун…

Шаланда раскачивалась – поднималась волна.

– Ничего, доплывете мигом, – сказала Катя.

Торопливо обнялись. Витка едва слышно всхлипывала. Прот ниже надвинул картуз. Впрочем, в ночной темноте и так мало что разглядишь. В восемь рук вытолкнули шаланду подальше на глубину.

Чертыхаясь, выбрались на берег, сели, выливая из сапог воду.

– Ну, щастливо бувати, – сказал старший из провожающих контрабандистов. – Ежели нужно що, обращайтеся. Сделаем.

Две фигуры растворились среди камней.

Пашка и Катя смотрели вслед уходящей шаланде. Море казалось темным занавесом, лишь изредка угадывались взмахи весел уже невидимой шаланды.

– Хорошо, что туч нагнало, – сказал Пашка. – Не засекут. Ну, счастливого им пути. И тебе, Катя, – удачи и счастья.

– Будь жив, Павлуша, – Катя обняла парня за крепкую шею, хлопнула по спине. – Удачи.

Пашка давно ушел к смутным огонькам окраины, а отставная командирша все сидела, глядя на белую полоску пены, оставляемую набегающими вечными волнами. Босые ноги стыли на сыром песке. Катя вздохнула и принялась обуваться. Не хватало еще здесь патруля дождаться.

Она отошла подальше от берега. Шумел ветерок, упрямая трава скребла разбухшие голенища. Девушка сняла ненужный больше ремень, отодрала от гимнастерки пуговицы. Ожогов нам не нужно. И вообще мало что нам пригодится. Немногочисленное имущество увязано в косынку – рискованный груз, ну да ничего.

Катя в последний раз набрала в легкие морской воздух.

– И что мне с ним прикажешь делать? – поинтересовался Александр Александрович, любуясь «маузером».

– Ударник вынь и на стенку повесь, – рассеянно посоветовала Катя, поглядывая в окно, – там прапорщик распекал срочников из комендантского взвода. Бойцы вытягивались по стойке «смирно» и вздрагивали от сдерживаемого хохота. Прапор был известным хохмачом.

– Да-а, повесь, – начальник оттянул затвор пистолета, – а плашка? Сказать, что наградная надпись – шутка?

– Ясное дело, шутка. Откуда у вас, товарищ майор, «маузер» председателя РВС Республики? Вы же музеи не грабите? Или случается?

– И где, скажи на милость, ты, Катерина, так наловчилась взятки давать? – вздохнул майор. – Я вот давеча в БТИ и так и сяк совал – не берут, сволочи.

– Вы им этот «маузер» покажите. И затвором пощелкайте.

– Ты научишь. Ладно, ты итоговый отчет закончила?

– Шлифануть стиль осталось.

– Готовься. Если завтра не сдадим, крик поднимется. Привыкла, понимаешь, к анархии у своих махновцев.