Дмитрий Бондарь - О Тех, Кто Всегда Рядом!

— Вы оба очень хорошо поработали, — заключает Хине-Тепу, когда мы все успокаиваемся. — Осталось сделать последний шаг.

Действительно, только сейчас ко мне приходит мысль, что вскоре все кончится. Осталось всего каких-то два-три дня перед тем, как я сделаюсь баснословным богачом и займусь ссудами в каком-нибудь крупном, но тихом и спокойном городе, возможно, даже в соседнем королевстве, словом там, где не будут знать мое прошлое. Потом, через годик-другой, когда все наладится, выкопаю наследство Карела, отомщу мерзавцам Корнелию и Симону и займусь подготовкой большого восстания — если будет на то воля Святых Духов. И, наверное, я больше никогда не увижу Хине, мне придется проститься с Иштваном, который наверняка упросит Туату взять его с собой в Сид. Мне становится грустно — с этими двумя… с человеком и алфур, мне пришлось пережить так много, что расставаться вовсе нет никакого желания. Я часто бывал к ним несправедлив и излишне подозрителен, старался держать дистанцию, но все-таки привязался.

Правда, возможен и такой исход, где нас всех порвут на мелкие клочки, но в такой конец совсем не хочется верить, и я отбрасываю его прочь как нечто абсолютно несбыточное.

Видимо, Иштван чувствует что-то похожее, потому что хлюпает носом, порывается что-то сказать, но не находит слов, потом машет рукой и уходит в нашу комнату. Он даже не боится оставить меня с Хине наедине, чего старательно избегал в последние дни, навязывая мне свою компанию в любое время, когда не был занят на посту перед замком.

— Тебе грустно, человек Одон? — впервые в голосе Хине-Тепу слышится мне какое-то участие.

— Не знаю. Наверное. Да, — соглашаюсь я. — Осталось совсем чуть-чуть.

— Ты получишь свою награду. Разве не сделает она тебя счастливым?

— Не знаю. Наверное, — повторяюсь я. — Пока мы с тобой шли сюда, я видел такое… странное, интересное и невообразимое, что теперь мне этого будет не хватать. И я думаю: не продешевил ли я, потребовав у тебя одно лишь золото в оплату услуг?

Она улыбается. Как-то тепло и понимающе.

— Слово тобою, Одон, было сказано. Теперь ты будешь мудрее, когда придется с кем-то договариваться.

— Верно, Хине. Ты, как всегда, права. С тобой не поспоришь.

— Но если хочешь, то потом я могу сделать тебя своим Анку и тогда…

— Нет, Хине. Нет.

Я снимаю с лица маску, смотрюсь в ее пустые глазницы и еще раз говорю:

— Нет, Хине. Я не хочу становиться Анку. Даже твоим. Но если когда-то потом тебе потребуется партнер еще для какого-нибудь дела… Не во вред людям, конечно… То… Рассчитывай на меня. Если я буду к тому времени все еще жив.

Голос мой срывается, я кляну себя за слабодушие, сжимаю маску в кулаке и буквально бегом спешу к Иштвану.

Он делает вид, что спит.

А утром поочередно от трех портных и одного сапожника нам приносят недостающие детали облачения — плащи, сапоги, штаны.

Морриг на месте, план продуман до всех мелочей, которые можно учесть, и мы готовы действовать. Еще пара дней промедления и мы перегорим.

Сложив все в дорожные сумки, мы выезжаем за город, огибаем его полукругом, попутно в укромном месте переодеваемся в имеющиеся костюмы, некоторое время привыкаем к виду друг друга, выслушиваем последние наставления от Хине по поведению настоящих Анку — чтобы не чихнуть в неподходящий момент или не выкинуть еще что-нибудь, для кровососов нехарактерное.

Я перевешиваю свое сокровище — пояс с серебром — под новые одежды, на руке, под черным рукавом закрепляю Эоль-Сегг, так, чтобы при необходимости сорвать ее одним движением, прячу свой тесак, упрятанный в матерчатый чехол, под седло. Иштван делает то же самое со своим луком и клинком.

Я держу в руках наши подорожные и не понимаю — что с ними делать? Предъявлять или нет?

Но Хине-Тепу мне все быстро объясняет.

Оказывается, Анку путешествуют между городами без всяких подорожных. Черные одежды, маска, вороной конь, маска — все это так точно удостоверяет личность кровососа, что ничего иного не требуется. А если с нами будет еще и Туату — то любой путь станет приятной прогулкой.

— Туату вместе с человеком не выглядит как Туату и поэтому у стражи появляются вопросы, — добавляет Хине. — Но теперь для любых Анку — вы — мое сопровождение, а для любой стражи ваши черные одежды — надежная рекомендация моей значимости. Никто из тех, кто занят проверкой путников в этом мире, не спросит нас о наших целях.

И я задумываюсь о том, почему мы с Хине не сделали ничего подобного раньше? Сколько бы трудностей избежали! Должно быть, не было большой необходимости с точки зрения остроухой? Совсем она меня запутала.

— Самое главное, Иштван, — я тоже решаю поучить самого неопытного из нас, — держись так, словно вокруг тебя не люди, а презренные муравьи, вши и тля. И ни один из них, включая любых королей, принцесс, мэров и князей не стоит и ногтя с твоего пальца. Есть лишь одна персона, к чьему мнению ты должен прислушиваться и чьи повеления исполняешь беспрекословно — Хине-Тепу, твоя хозяйка. Мы не знаем языка Анку, но учить его поздно и Хине говорит, что бесполезно — наши глотки не приспособлены к произнесению подобных звуков, поэтому просто молчим или говорим отрывистыми фразами на нашем языке. «Встать», «молчать», «издохнуть» — и никаких длинных фраз!

— Понять твоя, — важно кивает Иштван и сразу заливисто хохочет.

Никогда не видел смеющихся Анку — зрелище настолько непривычное, что хочется закрыть глаза и потрясти головой, чтобы согнать морок, чтобы избавиться от воплотившегося ночного кошмара. Но Иштван быстро успокаивается и вот уже передо мной стоит насквозь реальный кровосос!

— А если кто-то из людей обратится с вопросом — просто помани его за собой указательным пальцем, — даю еще один ценный совет. — И если он после этого захочет что-то знать — я съем твои сапоги!

— И вот еще что, — вспоминает остроухая, — не разговаривайте между собой, если вас кто-то видит. Ни шепотом, ни вполголоса, никак. Это важно. Когда мы все сделаем — поговорите.

Вид у Иштвана слегка ошалевший от обилия требований и условностей, но он упрямо кивает на каждое новое поучение.

Напоследок Хине мажет наши плащи и колеты своей слюной. Я примерно догадываюсь, зачем это нужно, но спросить не решаюсь. А Иштван вообще, кажется, язык проглотил от удивления.

— Выпейте вот это, — Хине протягивает мне прозрачную склянку. — Успокоительное. Если вдруг станет страшно — это средство не позволит вам совершить глупость.

Мы оба поочередно прикладываемся к горлышку. Горькая противная дрянь. Какой-то травяной настой.

Перед тем как забраться в седло, я обнимаю Иштвана и бормочу скомкано:

— Прощай, брат. Это я на всякий случай — если вдруг нас поймают. Поэтому — прощай!

— И ты прощай, Одон. — Иштван сжимает мой локоть. — Ты, конечно, зазнайка и засранец, но мне все равно было приятно иметь с тобой дело.

Мне совсем не интересно его обо мне мнение, я хмыкаю и забираюсь в седло. Пора.

Подъезжаем к воротам, стоящим на дороге в Петар от нового речного порта, и навстречу нам выкатывается разряженный в пух и прах кортеж какого-то городского вельможи. Очень похожий на ту охотничью процессию короля, что встретилась мне у въезда в Вайтру. Распугивая горожан и крестьян, эти веселые благородные мужи хохочут в две дюжины луженых глоток, размахивают плетями и ругаются такими словами, что у любого священника должен бы был произойти сердечный удар. Но к своему удивлению, я замечаю пару коричневых хитонов среди этой беснующейся банды — священникам, похоже, нравится быть в рядах великосветских распутников, среди которых я замечаю и дам. Щечки красоток румяны, ручки изящны, а шляпки похожи на… ни на что они не похожи — настолько невозможны их формы.

То ли очередные охотники, то ли какой-то выезд в загородный дворец — не понять, но настроение у них приподнятое, это заметно.

Впрочем, радуются они все ровно до тех пор, пока передние ряды всадников не оказываются неподалеку от нас и их глаза не натыкаются на наши черные фигуры.

Кортеж на мгновение замирает, успокаивается, слышится легкий шепот-шелест в их рядах:

— Эти, Эти, Эти…

И я даже различаю редкие уточнения:

— Эти с Самой!

Кавалькада поворачивает влево, съезжает с дороги и, огибая нас, выезжает вновь на дорогу. Каждый из господ дворян спешит обнажить голову и склонится в изящном поклоне, не вылезая, впрочем, из седла, перед Хине-Тепу. И я вдруг соображаю, что наши нобили прекрасно понимают, что за фигура сидит в седле перед ними. Нас они игнорируют, словно за спиной Хине-Тепу нет никаких Анку. Значит, разделение кровососов на Анку и Туату, которое я считал своей личной тайной, таковой не является и дворянству все известно? Открытие неожиданно, но я не понимаю, какие из него следуют выводы. Нужно будет узнать точнее.