Олег Авраменко - Принц Галлии (др. вар.)

Дон Альфонсо действительно украдкой ухмылялся, и это не ускользнуло от внимания Филиппа. Кастильский принц немного смутился, затем сказал:

— Прошу прощения. Я просто подумал, что вы чертовски ловко перевели разговор со своей персоны на хозяйственные дела. Знаете, господин граф… Да, кстати. Мне кажется, что мы чересчур официальны. Девять лет — не такая большая разница в возрасте, чтобы помешать нам называть друг друга кузенами.

Филипп улыбнулся ему в ответ.

— Полностью согласен с вами, кузен. В конце концов, мы троюродные братья. А как утверждает мой друг, граф Капсирский, троюродные братья — все равно что родные.

— Значит, договорились, — удовлетворенно произнес дон Альфонсо. — Отныне мы кузены без всяких «графов», «донов» и «монсеньоров». Далее, дорогой мой кузен Аквитанский, я просил бы вас не притворяться, будто вы не догадываетесь о цели моего визита. Мой отец уже трижды писал вам, лично приглашая вас в Толедо. На первое письмо вы ответили, что ваша жена ждет ребенка, и вы намерены приехать к нам после его рождения. Два следующих приглашения вы попросту проигнорировали, сославшись на якобы плохое состояние здоровья. Не скажу, что это было очень вежливо с вашей стороны, тем более, что к тому времени в Толедо уже стало известно о ваших похождениях.

Филипп в замешательстве опустил глаза и ничего не ответил. А дон Альфонсо после короткой паузы продолжил:

— Отправляясь к вам, я получил от отца указание во что бы то ни стало вытащить вас из этой дыры и привезти с собой в Толедо. И между прочим, преподобный Антонио тоже считает, что вам пора переменить обстановку.

Филипп нахмурился.

— Право, я очень тронут такой заботой обо мне со стороны вашего августейшего отца, кузен, но…

— Никаких возражений я не принимаю, — категорически заявил дон Альфонсо. — Я не позволю вам быть преступником.

— Преступником? — удивленно переспросил Филипп.

— Да, да! В ваши-то годы, при вашем-то положении, с вашим-то богатством прозябать здесь, в глуши, ублажая неотесанных провинциальных дам и девиц, это и есть самое настоящее преступление! Вы не приняли предложение короля Робера поселиться в Тулузе, где ваше место как первого принца Галлии, — что ж, я понимаю, у вас были для этого веские основания, вы не хотели ставить своего дядю в неловкое положение, ухудшая его отношения с вашим отцом. Но у вас нет причин отказываться от переезда в Толедо — ведь вы еще и граф Кантабрийский, гранд Кастилии, то есть вы ОБЯЗАНЫ наравне с другими вельможами принимать участие в управлении всем нашим государством.

«И быть подле короля, — добавил про себя Филипп, — под его неусыпным надзором, что, несомненно, будет способствовать укреплению центральной власти. Должен признать, это разумно. Лояльность лояльностью, но дополнительные гарантии этой самой лояльности отнюдь не помешают…»

— Одним словом, — между тем продолжал кастильский принц, — отец велел мне без вас не возвращаться, и я исполню его желание, хотите вы того, или нет. Уж поверьте мне на слово, я умею убеждать.

Дон Альфонсо действительно умел убеждать, и спустя неделю после этого разговора шестнадцатилетний Филипп Аквитанский, граф Кантабрии и Андорры, младший сын герцога и внук галльского короля, отправился вместе со своим кастильским кузеном на юг — в столицу объединенного королевства Кастилии и Леона, Толедо.

Юноша, которому впоследствии было суждено золотыми буквами вписать свое имя на скрижалях истории, перевернул следующую страницу своей бурной биографии.

Филипп был единственным ребенком герцога от его второго брака с Изабеллой Галльской, дочерью короля Робера II, единственным его ребенком, рожденным в любви. Однако появление на свет божий третьего сына не принесло радости в дом герцога — но только скорбь и печаль. Герцогиня была еще слишком юна для материнства, по правде говоря, она сама была ребенком, хрупким и болезненным, так что известие о ее беременности отнюдь не привело герцога в восторг, а главный придворный медик семьи Аквитанских с самого начала был полон дурных предчувствий. И опасения эти, как оказалось впоследствии, полностью оправдались. Изабелла все же выносила дитя весь положенный срок и в надлежащее время разрешилась младенцем мужеска пола — но это было все, на что ее хватило. При тяжелых и мучительных родах она скончалась и лишь каким-то невероятным чудом не забрала с собой в могилу ребенка. Новорожденного второпях окрестили, ибо считали, что он не жилец на этом свете, и нарекли в честь отца — Филиппом; второе имя было дано ему Людовик, а также третье — для более верного спасения — Гастон. То ли благодаря трем своим именам, то ли просто по милости Господней, ребенок выжил и рос, хоть и хрупким с виду, но к удивлению здоровым и крепким мальчуганом.

Случилось так, что с первых же дней жизни Филипп приобрел могущественного и грозного врага в лице собственного отца. Герцог так сильно любил свою вторую жену, так скорбел по ней, что люто возненавидел Филиппа, считая его виновником смерти Изабеллы, чуть ли не ее убийцей. На первых порах он даже отказывался признавать своего младшего сына и приходил в дикую ярость при малейшем упоминании о нем. Вот так, в день своего рождения Филипп потерял не только мать, но и отца.

По счастью, Филипп не рос круглым сиротой, лишенным материнской ласки и не ведавшим уюта домашнего очага. Отвергнутого отцом младенца взяла к себе, фактически усыновив, родная сестра герцога Амелия, графиня Альбре, у которой несколькими днями раньше родилась прелестная девочка с белокурыми волосами и большими голубыми глазами. Малышку, двоюродную сестренку Филиппа, как и мать, звали Амелия, но позже, чтобы избежать путаницы, все стали называть ее Амелиной.* В детстве Филипп и Амелина были поразительно похожи друг на дружку, как настоящие близнецы, и может быть потому Амелия Аквитанская не делала между ними никакого различия и относилась к своему племяннику и приемному сыну с такой же нежностью и теплотой, как и к родной дочери. Вопреки тогдашнему обычаю, графиня кормила своих детей собственной грудью, и вместе с ее молоком Филипп впитал глубокую привязанность к ней. Он называл ее мамой и любил ее, как мать, и долго не мог понять, что имеют в виду окружающие, говоря, что на самом деле она не его мать, что его настоящая мать умерла. В конце концов, он принял этот факт умом — но не сердцем. Амелия все равно оставалась для него мамой, малышка Амелина — сестренкой, а Гастон, граф Альбре (их отец умер вскоре после рождения дочери), паренек довольно циничный, но чуткий и в общем добрый, всегда был Филиппу как старший брат.

Отец же и оба сводных брата были для Филиппа чужими. Хотя с годами ненависть герцога к младшему сыну поутихла, боль за утратой жены оставалась, и он, по-прежнему, относился к Филиппу крайне враждебно, временами даже на вид его не переносил. А что до братьев, Гийома и Робера, то они ненавидели Филиппа за сам факт его существования, за то, что он был рожден другой женщиной и назван в честь отца, за то, что он был любимцем своего двора, за то, наконец, что герцог просто ненавидел его, тогда как их обоих презирал…

Если Филипп был горьким плодом несчастной любви, то Гийом и Робер родились в результате банального брака по расчету. Их мать Катарина де Марсан, последняя представительница и единственная наследница угаснувшего рода графов Марсанских, умерла в 1427 году еще при жизни своего тестя, герцога Робера Аквитанского. Эта красивая и невероятно безмозглая женщина, несшая на себе печать вырождения всего своего семейства, оставила мужу двух сыновей, которыми он, даже при всем желании, никак не мог гордиться. Оба сына Катарины де Марсан унаследовали от матери не только красоту, но и ее непроходимую глупость, злобный нрав и патологическую жестокость ее предков. Особенно преуспел в последнем Гийом. С детства он просто обожал публичные наказания и казни, он умудрялся присутствовать при всех допросах с пристрастием — зрелище чужих страданий доставляло ему поистине садистское удовольствие. Когда Гийому исполнилось шесть лет, он устроил в заброшенном флигеле бордоского замка, где тогда обитало семейство Аквитанских, камеру пыток и успел замучить и «казнить» дюжину кошек и собак, прежде чем его разоблачили. Эта история ужаснула даже старого герцога Робера — человека, хоть и не жестокого, но весьма далекого от сантиментов. А два года спустя король Франции, Филипп-Август II, наслышанный о камере пыток и прочих «детских шалостях» наследника Гаскони, расторг предварительную договоренность, согласно которой его внучка Агнесса, по достижении соответствующего возраста, должна была выйти замуж за Гийома Аквитанского. Так были похоронены надежды двух герцогов — Робера I и его сына Филиппа III — восстановить посредством брака дружественные отношения со своим северным соседом и мирным путем вернуть в состав Гаскони часть потерянных во время войны с Францией территорий. С тех пор герцог никак не мог подыскать для старшего сына подходящей партии, и Гийом Аквитанский дожил до двадцати пяти лет, не имея ни жены, ни детей, и даже ни с кем не помолвленный, что по тем временам было чем-то из ряда вон выходящим.