Польская линия (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

Сам журналист лежал одетым на разобранной постели и что-то старательно записывал в блокнот. Завидев Наталью, немедленно вскочил, что-то залопотал по-французски, а моя «большевичка» принялась отвечать и, как мне показалось, довольно игриво.

Товарищу Потье на вид лет тридцать-сорок. Не знай я, что он француз, принял бы за еврея – длинный, слегка горбатый нос, миндалевидные глаза, толстые губы и уже начавшие седеть волосы.

– Кхе-кхе, – демонстративно закашлялся я, привлекая к себе внимание, а потом поинтересовался: – Товарищи, а я вам не мешаю?

– Владимир, а в чем дело? – нахмурилась Наталья Андреевна.

– Ни в чем, – пожал я плечами.

Наталья размышляла несколько секунд, потом до нее дошло.

– Володя, не сердись, – улыбнулась сотрудница Коминтерна и погладила меня по руке. – Все время забываю, что ты не знаешь французского языка.

– Да я и английского с немецким не знаю, и польский до сих пор не выучил.

– Лентяй ты, Владимир Иванович, а еще начальником считаешься, – вздохнула Наталья, а потом соизволила представить меня товарищу французу: – Владимир, это наш французский товарищ Мишель Потье.

– Владимир, – протянул я руку французу.

– Владьимир, отчень пириятно, – потряс мою руку товарищ Потье. – Меня зовуть Микаил па-руськи.

Француз увлекся пожиманием моей руки, видимо, пытался определить ее силу. Что ж, пришлось сжать ладонь покрепче. Потье молодчага! Терпел, хотя из глаз уже потекли слезы. Хотел нажать посильнее, но заработал тычок в поясницу.

– Ты сейчас человеку пальцы сломаешь, медведь архангельский, – прошипела мне в спину Наталья Андреевна.

– Чего это, сразу медведь? – возмутился я, но руку разжал.

Потье принялся махать ладонью, а Наташа опять зашипела:

– Отелло череповецкий, я тебе вечером козью морду сделаю!

Кажется, дочери графа Комаровского удалось удивить меня два раза подряд.

– А козья морда это откуда? От конюха нахваталась?

– А козья морда, дорогой мой, от тебя, – сообщила Наташа, потом добавила: – Сам же то и дело кому-нибудь обещаешь ее сделать. А я из-за тебя недавно опростоволосилась – пообещала одному высокопоставленному товарищу «козью морду» сделать, если он не перестанет к моим сотрудницам приставать. Товарищ потом полчаса икал от возмущения.

– Если Бухарину, то ему давно пора сделать, – хмыкнул я, поняв, что снова попал впросак из-за собственного языка. А ведь я-то считал, что это вполне старое и обиходное выражение.

– Козия мордья? Что езть козия мордья? – заинтересовался француз, забывший об отдавленных пальцах.

– Вот, объясняй теперь товарищу, что означает «козья морда», – лучезарно улыбнулась «старая большевичка».

Но меня подобными оборотами смутить трудно.

– Козья морда, товарищ Мишель, это игра слов. Труднопереводимый русский фольклор, – разъяснил я французскому товарищу. Подумав, пояснил: – Сделать кому-то козью морду – то же самое, что накрутить хвост или начистить рыло.

На француза было жалко смотреть. Он шевелил губами, потом с трудом выдавил:

– Начьистьить рильо?

Наталья попыталась сделать грозный вид, но не выдержала, засмеялась. Махнув рукой, принялась разъяснять Мишелю сложные конструкции русского языка. И я, к собственной гордости, понял целых два слова по-французски – «фольклор» и «прононс». Похоже, дочери графа удалось объяснить, и она, смахнув с чела воображаемый пот, сказала:

– Все, дорогие товарищи, оставляю вас. – Повернувшись ко мне, вздохнула: – Владимир, очень тебя прошу – говори, как можно проще и не используй своих любимых жаргонизмов.

– Когда это я жаргонизмы использовал? – недоуменно поинтересовался я.

– А «жесть» – не жаргонизм? А кто постоянно говорит – «крышу снесло» или – «трубы горят»? Или «порвать, как Бобик грелку»? Англицизмы твои ненужные – «хайпнуть», «фейки», кто употребляет? Я таких словечек, как у тебя, ни в тюрьме, ни в ссылке не слышала. Теперь-то привыкла, но поначалу, хоть словарь нового арго составляй. Понимаю, в Архангельске много словесной шелухи осталось после интервенции, но постарайся за языком следить.

Я слегка смутился. Ну что тут поделаешь, если сленг двадцать первого века из меня так и прет?

– Постараюсь, – вздохнул я, а потом хмыкнул: – Зато я нецензурных слов не использую.

– А, – махнула рукой Наталья. – Мату товарища Мишеля и без тебя обучили.

– Руський матьюг – тре бьен! – вступил в наш диалог француз. – Все виражаеться пиросто и содьержательно!

– Ладно, как ты любишь говорить – ну вас на фиг, а я пошла.

Наташа убежала по своим коминтерновским делам, оставив нас вдвоем.

Француз, почесав небритый подбородок знакомым жестом, скорее похожим на жест алкоголика, а не просвещенного европейца, залез под стол и вытащил оттуда бутыль с чем-то мутноватым, не очень похожим на изысканное французское вино и спросил:

– Владьимир, а ви не хотел випьить на посошéк?

Я не враз понял, что он имеет в виду, а расшифровав загадочный «посошéк», помотал головой.

– Спасибо, но у меня дела. Если хотите выпить – пейте, а я пойду.

Потье быстренько убрал пойло обратно под стол, вытащил из-под груды мусора наполовину исписанный блокнот и попросил:

– Владьимир, раскажьитье мине про Аркангельск.

Мишель прекрасно владел русским языком. Если бы не акцент – неподдающаяся буква «х», из-за чего он забавно выговаривал некоторые слова, ударения на последний слог и еще кое-какие тонкости, из него получился бы прекрасный собеседник. Впрочем, если долго общаешься с иностранцем, хорошо говорящим по-русски, то через какое-то время перестаешь обращать на «дефекты» речи.

Я принялся вдохновенно рассказывать об истории Русского Поморья, стараясь говорить предельно просто и коротко. Увы, не всегда получалось. Поведал, как русские романтики и искатели приключений двигались из Великого Новгорода на Северную Двину, основывали там поселения, дружили с биармами, вступали в жестокие схватки с хищниками-норманнами. И что задолго до появления «окна в Европу», Холмогоры, а следом за ним и другие северные города служили настоящей дверью, через которую везли в белль Франс тонны пушнины и рыбы, километры льна и парусины, завозя обратно бутыли французских духов и бочки французского вина. Рассуждал и о том, что кардинал Ришелье спас от голода Францию, закупив за гроши (точнее, за су и денье) у русских купцов зерно. О том, что Архангельск – город свободных поморов, не знавших, что такое крепостное право. Словом, выдал французскому журналисту все свои наработки, что я когда-то (давным-давно, когда служил переплетчиком в библиотеке) публиковал в газетах Архангельска.

Мишель Потье слушал очень внимательно, поддакивал, а в самых интересных местах, как и положено, восклицал «тре бьен», но чувствовалось, что история его не слишком интересует. За все время он не сделал в блокноте ни одной пометки.

Но французского коммуниста больше интересовала современность. Причем он так умело формулировал вопросы, что минут через пять у меня сложилось стойкое впечатление, что журналист-то засланный! Мишель не интервьюировал меня, а допрашивал. Вернее – это ему казалось, что допрашивает наивного русского парня, прибывшего в Москву из далекого Архангельска.

Товарища Потье не интересовал Архангельск, как таковой. Ему не хотелось знать ни умонастроения в губернии, ни мобилизационный потенциал, ни военное оснащение подразделений, находившихся в городе, или система береговой охраны (правда, ее у нас пока все равно нет). Даже не пожелал знать пропускную способность Северной железной дороги. А вот потенциальный грузооборот Архангельского порта, наличие складов, скорость погрузки – это очень даже интересовало. Но более всего Мишеля Потье увлекала древесина, и он очень подробно выяснял породы деревьев, произраставших в губернии, наличие дорог, ведущих к лесопорубкам.

Было заметно, что товарищ Потье, как нынче говорят, «прекрасно владеет темой», например, знал, что за последние сто лет из восточной части губернии вывозилась лиственница, а из южной – сосна. Но его интересовал сегодняшний день. Например, сколько можно вывести леса, как быстро, и можно ли нанять лесорубов прямо на месте? Сколько в Архангельской губернии действует лесопилок, и будут ли заинтересованы власти вывозить за границу «кругляк» или заставят покупать доски и брус?