Время перемен - Евгений Васильевич Шалашов

Можно только порадоваться, что операцией по подавлению Кронштадтского мятежа руководит опытный генерал, а не вчерашний командир роты. Может быть, бывший генерал Надёжный и не имел славы выдающегося полководца Первой Мировой и гражданской войн, но свое дело он знал хорошо. Поэтому, действовал не спеша, но основательно и добросовестно. Он[30] не стал атаковывать везде и сразу, а потихонечку отрезал от Кронштадта форты и корабли. «Севастополь» и «Петропавловск», вмерзшие в лед, забросали дымовыми шашками с аэропланов, а пока экипажи фыркали и ругались, отряды из сводной дивизии Дыбенко приблизились вплотную к судам, форсировали полыньи с помощью досок и пошли на штурм. Конечно, не все складывалось гладко и хорошо, наши понесли потери, но к ночи в штаб было доложено, что уцелевшие моряки с линкоров сдались. Повезло, разумеется, что экипажи имели лишь четверть от штатного состава, чтобы поддерживать жизнеобеспечение линкоров в зимнее время. Но как бы то ни было, теперь линкоры уже в наших руках, а жерла орудий развернуты в сторону крепости.

Но пока суть да дело, мы с комиссаром сидели в штабе и прислушивались к разрывам снарядов, которыми обменивался Кронштадт и линкоры, а также сухопутные батареи, установленные в Ораниенбауме и Петергофе.

В распоряжении командарма Надёжного имелись карты с огневыми позициями противника, по которым и садили наши артиллеристы, да и снарядов у нас побольше. Но все равно, в крепости оставалось более сотни орудий, а линкоры, вмерзшие в лед, представляли собой прекрасные мишени. Два метра брони, это конечно серьезно, но все равно, орудия крепости как раз и предназначались для поражения бронированных кораблей.

Можно еще поднять в воздух имеющуюся в наличие авиацию, набросать на позиции мятежников ручных бомб, но бывший генерал пока этого не делал. Почему, мне стало ясно спустя час, равно как и то, отчего и мы, и мятежники, били друг в друга только бронебойными снарядами, не используя ни осколочных, ни зажигательных. Я таких тонкостей не знал, но выяснилось, что в форте «Павел», что и всего-то в двух милях от Котлина, на складах хранится четыре сотни гальваноударных мин и около тысячи тонн тротила в слитках. Ежели шальной снаряд пробьет перекрытие, а какой-нибудь кирпич или балка разобьет стеклянную ампулу с электролитом, пиши пропало. Мины начнут взрываться, а тротил, вполне возможно, что будет плавится, словно пластилин на ярком солнце, а может и попросту сгорит. Но вполне возможно, что и рванет. И не надо быть сапером-профессионалом, вроде Александра Петровича Исакова, чтобы сообразить, что дальше в самом Кронштадте сдетонируют собственные склады с боеприпасами, потом крюйс-камеры линкоров, зацепит и пороховые погреба других фортов. Понятное дело, что от крепости на острове Котлин мало что останется, да и фонтанам Петергофа не позавидуешь. Надеюсь, что Петроград отделается выбитыми стеклами, да снесенными крышами, но не факт…

Нам бы с Виктором стоило вернуться в расположение отряда, чтобы не стоять над душой у командующего, но, во-первых, отправить нас обратно никто не предложил, а идти пешком от Петергофа до Набережной Фонтанки лениво, да и долго, а во-вторых, коль скоро я спас Надёжного от ареста, то как минимум рассчитывал на завтрак. А в-третьих, надо еще было доложить товарищу Дзержинскому, что поставленную задачу я выполнил. Но действовать пришлось в обратном порядке. Вначале дозвонился до приемной товарища Дзержинского, изложил ситуацию и получил одобрение. Потом был завтрак с командующим. Порученец (или он все-таки денщик?), притащивший два котелка горячей гречневой каши с тушенкой и хлеб, худого слова не сказал, но посматривал на нас с комиссаром с явным неудовольствием – как же, объедаем его начальника.

Но все-таки, чтобы не толкаться в штабе, куда к командарму то и дело приходили порученцы, надрывался телефон, мы с Виктором решили-таки пойти погулять. Быть в Петергофе и не посетить фонтаны, куда же это годится?

От дворца Марли (кстати, почему он прозван дворцом, если больше напоминает двухэтажный дом?) до Нижнего парка рукой подать. Впервые в жизни был здесь зимой, а лучше бы не видеть. Грустное зрелище. Большой дворец с обвалившейся штукатуркой и окнами, заколоченными досками, и Большой каскад фонтанов, утопающий в сугробах. Замерзшие фигуры. Разве что, Самсону, продолжавшему бороться с несчастным львом, потеплее.

Мне довелось видеть Петергоф в будущем, во всем его великолепии, и сейчас я был не очень доволен. Тем более, что со стороны залива доносились не только разрывы снарядов и выстрелы, а еще и мокрый ветер, забиравшийся под шинель.

Виктор Спешилов не разделял мое недовольство. Напротив, товарищ комиссар был доволен по уши – ахал и охал, облазил все ступени каскада, начерпал сапоги, промок, но осмотрел едва ли не все фигуры и композиции и, даже попытался допрыгнуть до одной из бронзовых девушек.

– Супруге нажалуюсь, – пообещал я.

– За что? – удивился комиссар.

– При живой жене пытаешься чужих девок за задницу трогать, – пояснил я.

– Так не потрогал же, не дотянуться, – обиделся Виктор.

– Вот-вот, Анечке так и скажу – мол, попытался девку – да не простую, а богиню, за попу ущипнуть, но дотянуться не смог.

– Шуточки у тебя, – обиделся Виктор, но прыгать больше не стал. А вдруг да лучший друг все расскажет, но не уточнит, что девки не девки вовсе, а статуи?

– Пойдем-ка обратно, товарищ комиссар, – предложил я. – Вымок, небось, а где мы тебе теперь сухие портянки найдем?

– Да шут с ними, с портянками, – отмахнулся Спешилов. – Когда я еще такую красоту увижу?

– Как война закончится, так и увидишь, – пообещал я. – Летом сюда надо приезжать, когда фонтаны работают и все цветет. И тепло чтобы было. Простудишься, зачем ты Анне такой сопливый нужен?

Ухватив сопротивляющегося Виктора под ручку, поволок его к штабу. Авось там отыщем печку и отогреем товарища комиссара.

Пока тащил упиравшегося Спешилова, пришла пора задать несколько вопросов. Поинтересовался:

– Вить, ты мне друг?

– Ты чего? – остановился Витька, упершись, как вкопанный.

– А вот если ты мне друг, а не конфетный фантик, тогда скажи – чего я такого не знаю, что знаешь ты? А главное – почему?

Комиссар зафырчел, как простуженный