Анатолий Дроздов - Денарий кесаря

Странное дело, но мне стало обидно. Аким примиряющее похлопал меня по здоровому плечу.

– Ты замечательный парень, Марк! Умный, добрый, честный. Прости мне, если обидел – ты не заслужил этого. Мы могли просто вытащить тебя из амфитеатра, но тогда пришлось бы взять тебя с собой: здесь тебе оставаться было нельзя. Не думаю, что тебе понравилось бы в нашем мире… Поэтому я вспомнил о вашем обычае прощать преступника, если он хорошо дрался на арене… Был рад познакомиться с тобой, Марк! Теперь прощай! Нам пора… – он повернулся и пошел к двери. Там стояли двое в солдатских туниках, но я сразу понял, что это не легионеры. Незнакомцы были высокими, мускулистыми, на поясах у них висели странные сумки. Одного я узнал: это был солдат, разговаривавший с Акимом в амфитеатре.

– Я тоже хочу попрощаться, – сказал Козма. – Выздоравливай, Марк! Скоро кончится действие лекарства, тебе станет больно, но ты поправишься. Раны твои не опасны, но крови потеряно много… За тобой присмотрят – я заплатил хозяину гостиницы.

– Фальшивыми денариями?

– Теперь мы умные! – улыбнулся Козма. – Дал ему слиток серебра. Он так обрадовался, что не сумел это скрыть. Прощай, Марк! Более не увидимся. Желаю тебе радоваться! – Козма склонился и поцеловал меня сначала в одну щеку, затем – во вторую. Через мгновение его и остальных не было в комнате.

Я не успел еще толком осмыслить этот разговор, как в комнату вошел отец.

– Мне сказали, ты жив! – воскликнул он, подбегая к ложу. – Не зря я принес богатые жертвы. Когда все пошли в амфитеатр, я побежал в храм и молил богов спасти тебя! Они вняли…

– Меня спасли не боги, а люди! – прервал его я. – Козма и Аким. Те самые, которых Рим хотел казнить. Ты тоже хотел. Аким подставил тело под меч, чтоб я мог получить прощение…

– Марк, ты мой сын! – обиделся отец. – Ты не должен верить всяким проходимцам! Кто они тебе?

– У меня нет отца, господин! – холодно сказал я. – Он отказался от меня. Знаете, почему? Он струсил! Мой отец был храбрецом, он много раз смотрел смерти в лицо. Он не боялся германцев, рубивших его мечами и коловших копьями, но испугался волопаса, нацепившего тогу консула. Своего отца я любил и хотел походить на него. На человека, который предал меня, не хочу. Уезжайте, сенатор! Вас ждет долгая и трудная дорога, отчет перед консулом. Я остаюсь. Я сам построю свою жизнь, как некогда это сделал тот, кого я любил…

Отец мгновение постоял, странно глядя на меня, затем резко повернулся и вышел. Больше я его не видел…

Много бы я дал, чтоб вернуть тот момент и не говорить тех слов! Отец сделал все, чтоб спасти меня. "Эманципацио" избавляло меня от домашнего суда. Глава римской семьи вправе осудить на смерть любого из ее членов, этот приговор приводится в исполнение немедленно. Передавая меня в руки Пилата, отец лишал прокуратора возможности пожаловаться консулу на слишком мягкий приговор префекта (он не знал, что Пилат настроен миролюбиво). В Риме у отца был Юний… Это я спутал расчеты префекта, отказавшись от суда консула. А потом и вовсе капризничал, как мальчишка, лишенный сладкого… К несчастью, жизнь – это не клубок ниток, который можно размотать и скрутить с другого конца. Велик Господь, заповедавший нам прощать ближнему не семь раз, а семь раз по семь! Радостна была бы жизнь, следуй мы этому завету!

…Отец отплыл из Кесарии утром следующего дня. Пока он следовал в Рим, Сеяна арестовали и казнили по приказу Тиберия. Отчитываться стало некому. Отец сходил к Юнию. Тот посоветовал забыть об Иудее и возвращаться с Лугдунум. Что отец и сделал. Мне рассказал об этом сам Юний. Много лет спустя, при императоре Клавдии, он приехал в Кесарию со специальным поручением. Сильно постаревший, но еще бодрый, Юний, исполнил задние как всегда безупречно, после чего отыскал меня. За чашей вина и добрым столом мы проговорили полночи. Но я опять забегаю вперед…

Раны телесные затягиваются быстрее душевных. Через неделю я начал вставать, через две – уверенно ходил. Я жил в гостинице Плавта, куда меня принесли после сражения на арене, и где за мной трогательно ухаживали. Сам хозяин время от времени навещал меня, и не только он. Как-то в моей комнате появился Пилат.

Я ждал этой встречи, поэтому не удивился. Пилат по-хозяйски прошел к моему ложу и сел на бисселий, который поставил следовавший за ним Плавт. Хозяин гостиницы исчез, услужливо кланяясь, а Пилат долго с интересом разглядывал меня. Я молчал. При появлении прокуратора я приветствовал его, как подобает солдату, и сейчас ждал. Одежда Пилата все еще несла знаки траура. За свою вину перед Римом я заплатил кровью, но смерть Валерии оставалась неотомщенной. Я полагал, что прокуратору известно о нашей связи, и он пришел требовать искупления. Однако Пилат заговорил о другом.

– Раны зажили? – спросил он участливо.

– Да.

– Можешь носить оружие?

Я подтвердил.

– Чем думаешь заняться?

– Не знаю, – честно признался я.

– Зато я знаю! – вздохнул Пилат. – Я потерял не только дочь, но и трибуна. Когортой италиков командовать некому.

– Мне всего шестнадцать! – изумился я.

– Мы будем об этом молчать. На вид тебе все двадцать, сенаторские сынки, которых шлют нам из Рима, не выглядят старше, – возразил Пилат. – Станешь трибуном. Я не позволю прислать в Кесарию очередного прощелыгу! Хватит мне Грата, чтоб его заточили в самой мрачной пещере Гадиса! Будь вечно прокляты его потомки! В Иудее нужно резать разбойников, а не римских женщин! С женщинами как-нибудь справимся… Отец сделал из тебя хорошего солдата, Марк, я хочу, чтоб солдаты моей когорты походили на тебя…

– Италики станут слушать юнца?

– Ты сын сенатора и приехал из Рима, – спокойно сказал Пилат. – В когорте служат бывшие вольноотпущенники, овчары и волопасы, ты для них как бог, сошедший с Олимпа. Никто кроме нас с тобой не знает об "эманципацио", да и зачем кому-либо знать?! Солдатам известно другое. Команда "Дельфина" оставила свою награду в харчевнях Кесарии, но еще больше заплатили те, кто хотел слушать их рассказы. Ты храбро сражался с пиратами и застрелил их главаря. Воевал с разбойниками в Альпах и убил не меньше десятка. Твой бой на арене видели тысячи. Мальчишка победил опытного варвара!

– Я не победил…

– Ты жив, – снисходительно улыбнулся Пилат. – Это можно считать победой. Никто не надеялся на такой исход. Спорили о том, сколько ты продержишься… Сегодня в Кесарии нет более популярного человека, чем сын сенатора Марк Корнелий Назон Руф. Никто не удивится, поставь я тебя прокуратором вместо себя. Мои италики… Они будут плясать от радости!..

Так я стал трибуном италийской когорты Кесарии. Впоследствии меня не раз попрекали, что служил под началом Пилата, того самого, что велел распять Господа. Особенно усердствовали в этом братья из иерусалимской общины. Те самые, кто не принял Павла из Тарса: он ведь в юности участвовал в гонениях на христиан! Никто не сделал столько в проповедовании Слова Божьего, как Павел, после своего обращения посеявший живительные семена благой вести в огромных пределах Ойкумены! Братья в Иерусалиме не хотят этого признавать. Они подобны фарисеям, которым обряд давно заменил веру. Для них человек, прикоснувшийся к мертвецу, не чист, даже если человек тот окутывал погребальными пеленами тело Сына Божьего…