Олег Измеров - Ревизор Империи

"М — да. Вот и приехали" — само собой пришло в голову Виктору, когда он после двадцати минут лихой езды, то — есть, по нашим временам, неторопливой тряски по булыжнику, вылезал из первого и единственного брянского автозака.

Пункт отчасти напоминал старый, давно снесенный детприемник на Молодежной, отчасти — лагерь для военнопленных. Территория его была огорожена дощатым забором с колючей проволокой наверху, во дворе басисто гавкало несколько собак, а по углам стояли вышки с часовыми в форме с синими кепочками и погонами, на шее болтались уже знакомые Виктору пистолет — пулеметы, вызывая неприятное сходство с немецкой оккупацией. На крыше одноэтажного бревенчатого дома, похожего на барак или контору, торчал высокий деревянный шест, к которому из чердачного окна тянулась проволока; от верхушки шеста до ближайшей сосны висели еще две, прогибаясь и колеблясь на ветру.

"Антенна, что ли? У них тут рация?"

В довершение картины на штабеле тесовых досок, сложенных у ворот, сидело четверо бездельничающих солдат без вооружения, видимо, строителей, и один из них неторопливо выводил на губной гармошке "Wenn die Soldaten", песню, которая звучит в каждом втором советском фильме про войну и фашистов. Навстречу со стороны Чайкович неторопливо проехал мужичок на телеге, почмокивая губами; несмазанная задняя ось отчаянно визжала. Над бревенчатым зеленым одноэтажным зданием с решетками на окнах, выходившим фасадом на дорогу, висел поникший от безветрия имперский триколор; из‑за забора слышался негромкий мерный шум, словно там работала пилорама. Пахло щами, смолой свежеструганных досок, дровяным дымом, и еще, откуда‑то с северной стороны, ленивый, запутавшийся в кронах сосен и берез ветер доносил слабый, но словно давящий на ноздри запах сивухи: похоже было, что винокуренный завод в Чайковичах живет и процветает.

"Сюр", подумал Виктор. "Сюр. Это просто Бунюэль какой‑то."

Впрочем, когда человека ни за что хватают и тащат в кутузку, это само по себе сюр.

— Сюда прошу.

Рябой сыщик показал Виктору в сторону тропинки до крыльца розыскного пункта и ступил ногой на подгнившую доску, перекинутую через канаву, на дне которой лениво текла темная и тухлая вода — места у Камвольного были лесным болотом. Доска подломилась, и рябой чуть не сунулся вниз, поскользнувшись на осоке, но Виктор успел схватить его за руку. Чертыхаясь, рябой вылез на дорогу и посмотрел вниз, не измазал ли он травой штаны. Виктор равнодушно отстранил его, не доверяя доскам, перепрыгнул через канаву, и, повернувшись к агентам, показал в сторону розыскного пункта.

— Сюда прошу!

Сыщики по очереди преодолели препятствие и последовали за Виктором по тропинке. Из под ног с тревожным кудахтаньем вылетела пестрая курица — начальство, видимо, было из людей хозйственных, привычных к деревенскому быту, и не упускало возможности разнообразить рацион домашним яйцом. На крыльце стоял часовой — все в той же раздражающей кепке, с тем же раздражающим девайсом на шее, да еще и с белой повязкой на рукаве, на которой черными буквами было выведено "Гостапо".

"Государственная тайная полиция", прочел Виктор верхнюю часть вывески у двери, "ну и сокращения у них, ядрена корень! А охранка‑то и впрямь отделилась. Ладно. Держимся спокойнее."

— Пропуск у вас где выписывают? — спросил он у рябого, который, судя по всему, был старшим.

Рябой слегка дернул подбородком, подошел к часовому и показал ему жетон, после чего, открыв двери, махнул рукой — давайте, мол.

В узком коридоре розыскного пункта ничего страшного не замечалось. Стены были обиты дранкой и оштукатурены, на потолке висел керосиновый фонарь, пахло сосной, керосином, ружейной смазкой, дегтем и сургучом. На полу лежали простые полосатые половики. Виктор старательно вытер ноги о лежавшую в сенях тряпку из мешковины такой толщины, что она напоминала вьетнамские циновки, и ступил внутрь.

— Сюда! — рябой предупредительно открыл дверь в кабинет.

Обстановка внутри тоже ничем особым не пугала, кроме кованых решеток на двух окнах. Посреди комнаты стоял большой, обтянутый зеленым сукном двухтумбовый стол, над которым висел портрет какого‑то высокого чина в эполетах, но явно не Николая Второго; за столом, в жестком полукресле, сидел чиновник средних лет в расстегнутом штатском пиджаке, с полным лицом, украшенном усиками "зубная щетка" под толстым сизоватым носом. Он поминутно вытирал платком свой куполобразный лоб с залысиной, которая нахально брала в клещи с двух сторон густые, чуть всклокоченные волны седоватых волос. На столе покоился серый мраморный письменный прибор с массивным пресс — папье и черная металлическая коробка телефона компании Гейслера, с трубкой, похожей на ручку молочного бидона. Сбоку, за однотумбовым, находился худощавый невысокий стенографист, с пачкой бумаг и фиолетовыми бухгалтерскими нарукавниками, надетыми прямо на рубашку. Прямо перед стенографистом возвышался черный "Ремингтон": монументальный, размером с семнадцатидюймовый кинескопный монитор, с четырьмя колоннами — стойками, между которыми был открыт для обозрения смазанный механизм из кучи планочек, тяг и рычагов. Был он похож скорее на ткацкий станок, чем на печатающее устройство. Еще в комнате была печка в круглом железном футляре, три шкафа с филенчатыми дверцами, несколько стульев и настенная вешалка, на одном из крючков которой покоился пиджак стенографиста.

— Разрешите доложить, ваше…

— Отставить, Дрынкин. Никак вот ты не можешь запомнить, что титулование нынче отменено. Высочайшим указом.

— Виноват — с, Дионисий Павлович. Так ведь оно…

— И подхалимажу не надо, не люблю. Докладывай.

— Вот — с, задержан у переезда при прохождении воинского эшелона. Выглядел подозрительно.

— Бежать пытался, сопротивление оказывал?

— Никак нет — с. Тонко маскируется, полагаю.

— Полагать мы здесь будем, — ворчливо пробасил Дионисий Павлович, — а ты позови Мулина сюда и можете дальше работать. Про основное‑то не забыли?

— Ну как можно — с?

— Все, давайте, давайте… А вы присаживайтесь, — вяло кивнул он Виктору на стул возле двухтумбового. Похоже, подозрительных личностей к Дионисию Павловичу таскали постоянно, и возиться в праздник еще с одной было совсем неохота. Стенографист захрустел храповиком валика, заправляя листы с копиркой.