Красный вервольф 4 - Саша Фишер

— Он про вервольфа все расспрашивал, а я ему взял да и выложил, что это я среди фрицев растрезвонил историю про человека с головой волка и его мертвую невесту, — затараторил Яшка. — Все-таки, язык мой без костей, метет иной раз как помело, хрен остановишь…

— Забей, Яшка, — я хлопнул приятеля по плечу. — Виделся я с твоим жутким типом сегодня.

— О как! — он подался вперед, глаза заблестели любопытством. — И что? Что?

— А что там сделали с носом любопытной Варвары? — я ухватил Яшку за нос. — Не обижайся, дружище. Служба.

— Понял, умолкаю! — Яшка захлопнул рот ладошкой. Но продержался недолго, секунды три. — А я ведь еще вот что хотел сказать, дядя Саша…

— Приняли-то тебя как? — перебил я его. — Не обижают?

— Да нормально все… — немного растерянно ответил Яшка. — Хорошие ребята…

— Хайдаров прицепился? — понимающе покивал я.

Яшка вздохнул и повесил голову. Похоже, не только в Марье-прекрасной дело, что Яшка мой одноногим прикидывается. Меня хорьку-Хайдарову теперь не достать, руки коротки, а вот на Яшке-то он может сполна отыграться. Припомнить ему, что баранку для фрицев крутил, да белую повязку полицая носил, пока в психушке «отдыхал».

— Боюсь я его, дядя Саша, — прошептал Яшка. — Он меня сразу невзлюбил, как только увидел, хорошо, ребята заступились. И Марья еще… Ох и девка! Как она его отбрила, когда он в госпиталь сунулся, чтобы мне допрос устроить! «Вы, говорит, товарищ Хайдаров, свои разговоры мне здесь не ведите! Раненым покой нужен, ясно вам?»

— Подумаем, что можно сделать, Яшка, — я рассеянно потрепал его по плечу.

— Он меня сразу же коллаборационистом обозвал и перебежчиком, — шепотом продолжил Яшка. — И военно-полевым судом пригрозил, мол все по закону будет, чтобы я не думал, что мне вот так с рук все сойдет.

— Разберемся, — я скрипнул зубами. Вот бл*ха… А ведь Хайдаров может ведь и не отцепиться от Яшки так просто. Действительно придется что-то придумывать, чтобы его из-под прицела Хайдарова вытащить. После унижения Карнауса он еще злее станет, наверняка. Меня достать не может, будет на Яшке отыгрываться.

— А, так я что еще сказать-то хотел! — Яшка встрепенулся и снова оживился. — Слободский Беккера в плен взял! Я сначала глазам своим не поверил, когда мы нос к носу столкнулись в лагере.

— Беккера? — нахмурился я, припоминая, кто такой Беккер. — Толстенький такой, из отдела пропаганды?

— Да нет, другой! — Яшка махнул рукой. — Тот толстенький — Вебер. И он не эсэсовец. А Беккер — тощий такой, с шрамом на глазу. Штурмшарфюрер.

— А! — припомнил я одного из своих собутыльников. — Из Аненербе. Фотографию своего кота еще всем показывает.

— Да-да, он, — покивал Яшка и сделал «значительное лицо». Будто я уже должен сделать какие-то выводы.

— Ну и что? — я пожал плечами. — Мы на войне, тут бывает пленных берут.

— Так этот Беккер вроде как договорился, чтобы его обменяли на кого-то! — воскликнул Яшка. — А он в лицо меня узнал. Получается, что в Псков я теперь уже точно вернуться не смогу.

— Какой-то ты непоследовательный, Яшка, — усмехнулся я. — То говоришь, что засветился, и тебе больше нельзя среди фрицев быть, а теперь какого-то Беккера испугался. Ты определись уже! Ты хочешь в партизанском отряде остаться или обратно в коллаборанты к фрицам вернуться?

— Не знаю я, дядя Саша, — снова пригорюнился Яшка. — Если этот Хайдаров от меня не отцепится, мне ведь бежать придется. А куда тут бежать-то? Только в Псков, получается. А Беккера отпустят, так он живо меня сдаст, что я из партизан.

— Эх, Яшка, вредно тебя одного оставлять, вот что! — я рассмеялся. — Столько всего уже наворотил, хрен распутаешь. И жениться хочешь, и Хайдарова боишься, и печалишься насчет Беккера…

— Хорошо, что ты живой, дядя Саша, — Яшка коротко вздохнул. — Ты вернулся, и сразу как-то жизнь проще кажется. Не буду больше огород городить. Как ты скажешь, так и сделаю, вот. Хоть в огонь, хоть в воду, лишь бы с тобой.

— Я тоже рад, что ты жив, Яшка, — улыбнулся я. — Кстати, а может ты слышал чего про Кузьму?

— Так это… — начал Яшка, но тут из центра лагеря послышались громкие голоса. Я вскочил и приложил ладонь ко лбу.

— Кажись, Слободский вернулся, — проговорил Яшка. «Наташа!» — радостно екнуло сердце.

— Ну что, проводить тебя до госпиталя, или еще тут посидишь? — спросил я.

Я выскочил из землянки для раненых и торопливо направился к компашке партизан, сгрудившихся вокруг командира. Пришлось даже себя чутка притормозить, а то мчусь, как школьник на свиданку с радостной рожей. Букетика цветов в руках не хватает.

Слободский стоял в центре и, судя по выражению лица, рассказывал какие-то радостные новости, рядом с ним стояла Наташа. Серьезная такая, в форме и с винтовкой за плечом. Давненько я ее такой не видел, все больше в городских платьях или вообще замаскированной под старуху. Я протиснулся вперед. Лицо Наташи сначала расцвело счастливой улыбкой, когда она меня заметила. Сердце так радостно заколотилось от предвкушения, что сейчас я обниму свою милую снайпершу. Но длилось это ровно секунду. Улыбка моментально завяла, лицо Наташи снова стало серьезным и даже как будто испуганным. На меня она больше не смотрела. А смотрела совсем в другую сторону.

Я проследил за ее взглядом и уперся в бравого парня с кучерявым чубом и в тельняшке. Того самого, с доски почета, с которым она когда-то близняшек из леса выводила. В тот самый раз, когда я ее у фрицев отбил. Он тоже смотрел на меня. Вот только не бравым соколом, как с доски почета. А хмуро так, исподлобья.

К Наташе мы шагнули одновременно. Только он оказался ближе. Приобнял Наташу по-хозяйски так и глянул на меня с этаким победным прищуром.

— Ну что, Наташка, когда жениться будем? — заявил он голосом первого парня на деревне. Картузика с гвоздичкой только для полного образа не хватает. И гармошки в другой руке.

— Степа, ну ты чего? — смущенно пробормотала Наташка, щеки ее залились румянцем. На меня она не смотрела, кажется, вообще не знала, куда деть глаза. И как будто попыталась вывернуться из его объятий. Но не стала.

— Не рановато ли с такими предложениями-то, а, герой? — вполголоса сказал я, сунув руки в карманы. Кулаки зачесались, подправить степкину самоуверенную физиономию.

— А чего тянуть-то? — ухмыльнулся Степка. — Жизнь сейчас такая, что долго кочевряжиться вроде и не след, а, Натаха?

Он прижал девушку еще крепче и посмотрел на нее снизу вверх.

— А может девушка другого мнения? — криво ухмыльнулся я. И тут меня как пыльным мешком по башке долбануло. Это что это ты делаешь, дядя Саша? Хвост распетушил, кулаки разминаешь, да? Как будто сам уже собрался семью заводить, дом строить и чтобы детишек — семеро по лавкам, а? Ты же чужак! Что ты знаешь про Наташку и этого первого парня на деревне? Может они как раз поженились и нарожали пятерых героев ударного труда, которые после войны Союз восстанавливали, со всем пылом рьяных строителей коммунизма. Влезешь сейчас, начистишь этому сопляку рыло, Наташка за тобой потянется, а ты сгинешь через месяц. В этой своей гравитационно-временной сингулярности или как оно там называется, то самое, что меня в сорок первый год забросило… И получится, что янтарную комнату ты в музей вернул, а жизнь человеку сломал. И не одному человеку, а сразу многим. А кто-то и вообще не родится.

Я откашлялся и проглотил слова, которые только что собрался сказать. Пресек на корню, так сказать, эскалацию конфликта. Вместо этого улыбнулся во все зубы и протянул партизанскому герою руку.

— Здорово, Степан батькович, — сказал я. — Нам вроде как раньше не случалось видеться, но наслышан, наслышан! — потом глянул на девушку, которая все еще стояла, опустив взгляд и с пунцовыми щеками. — Привет, Наташа!

Парень от такой резкой перемены тональности слегка обалдел и захлопал ресницами, как теленок новорожденный. Но опомнился быстро. Сопоставил, надо думать, в своей геройской голове, что такой вариант для него всяко лучше, чем звиздюлей получать. Так что он от Наташки руку убрал и сунул мне.

— И я о тебе слыхал, Саша, — пожал мне руку, но торопливо так отпустил. Будто подвоха какого ожидал. И, если не кривить душой, я бы этот подвох ему с превеликим удовольствием организовал. Но вместо этого я хлопнул его по-товарищески по плечу и повернулся к Слободскому.

— Так вы теперь