Марианна Алферова - Соперник Цезаря

Теперь оружие пригодилось.

Отряд, собранный Ветулином, двинулся по узкой улице.

— Почему ты перешел на нашу сторону, Луций? — спросил Ветулин. — Ведь тебе ничто не угрожало. Октавий тебя ценил.

— Разве может римлянин с подобным мириться? — отвечал тот.

— Республика умерла…

— Но мы живы.

Они дошли до перекрестка и здесь, как раз возле крошечной часовенки ларов, столкнулись с отрядом триумвиров. Во главе шагал центурион. За ним — с десяток солдат. Кажется, центурион не ожидал увидеть столько людей вместе. Вернее, он готовился преследовать испуганных беглецов, которых будет весело гнать и бить, а тут ему навстречу вышли вооруженные люди.

— Огонь! — крикнул Ветулин.

Четверо человек из первого ряда метнули дротики. Двое из солдат упали. Центурион остался невредимым. У его людей дротиков не было — только щиты и мечи: они готовились убивать безоружных.

Первый ряд людей Ветулина разомкнулся и отступил, вперед шагнула следующая четверка. Центурион разинул рот в крике. Луций закричал и метнул дротик. Видел, как падает солдат. В свете факелов блеснула кольчуга, окрашиваясь кровью. Смерть… Больше дротиков бросать не имело смысла. Рванулись друг на друга. «Только бы удержали строй», — взмолился Луций. Удержали. Сумели. Глухой удар, сшибка. Улица слишком узка. Луций видел глаза центуриона — под надбровными дугами два пятна ненависти. Два темных пятна. И вдруг расплылись, будто чернилами залило кусок папируса. Темнота, чернота. Но в этот раз темнота не чернил, а крови. Тело опрокинулось, и по нему, как по мосту, Луций ринулся дальше. Солдаты дрогнули. Повернули. Кинулись бежать.

— Направо! — скомандовал Ветулин. — Там легче пробиться.

Потянуло дымом. Впереди заалело пламя.

— Ну вот, уже грабят, — крикнул кто-то за спиной.

Только он ошибся. Это был не грабеж. Когда они вывернули к богатому дому Стация, нижние этажи были объяты пламенем, но до верха огонь еще не успел добраться. Толпа зевак наблюдала, как из верхнего этажа старик-хозяин, выбив оконную решетку, выбрасывает вещи. Как только падал очередной ларец или кусок ткани, люди стервятниками кидались на добычу. Несколько женщин и детей подбирали с мостовой рассыпавшиеся монеты.

— Берите! Берите все! — кричал старик, разражаясь безумным хохотом. — Мало? Неужели мало? А вот это? — Старик выбросил из комнаты бюст. Мраморная голова грохнулась на мостовую, но почему-то не разбилась. Лишь нос откололся. Голова подкатилась Луцию под ноги. В красном блеске пожара ему показалось, что это голова Цицерона.

— Стаций! — крикнул Ветулин. — Мы уходим из Города. Ты с нами?

— Ха! Куда мне, старику! Мне и здесь хорошо! Гляди, как тут весело! — Стаций вылил на мостовую масло из кувшина.

Огненный язык, вырвавшись из окна, тут же разбух, пламя радостно загудело. Один из рабов, что пытался подобрать ларчик из сандалового дерева, извиваясь, подполз к огню. Но огонь был хитрее. В следующий миг пламя охватило засаленную рабскую тунику. Раб бросился бежать, огонь лишь разгорелся. Парень упал, стал кататься по мостовой. Остальным было не до него — старик пригоршнями швырял вниз монеты.

— Уходим, — сказал Ветулин. — Как бы нас не попытались перехватить.

Они двинулись дальше. На следующем перекрестке им повстречались шестеро солдат — возможно, из того отряда, что они прежде разбили. Едва заметив вооруженную толпу с факелами, солдаты кинулись наутек. Луций помчался следом. Настиг одного, ударил по спине мечом плашмя. Тот споткнулся, стал падать. Луций припечатал парня подбитой гвоздями подошвой калиги к мостовой.

— Лежать, — прохрипел. И еще раз ударил — по голове, чтобы не смел ослушаться.

Один из солдат обернулся, кинулся было на помощь товарищу, потом передумал, метнулся в переулок. Луций настиг и его. Зазвенела сталь, на миг соприкоснувшись, затем — треск, так трещит полено, раскалываясь на лучины, — меч Луция вошел солдату в шею.

Луций, хмелея от крови, хотел ринуться дальше в погоню, но Ветулин его остановил:

— Нам не туда.

— Отбросы арены!

— Нам не туда. Уходим.

— Эй, Октавий! Антоний! — закричал Луций. — Вы никого не получите! Слышите, никого! Мы будем сражаться! У нас есть Секст Помпей! Сын Великого!

— Надеюсь, они не получат Цицерона, — сказал Ветулин и добавил тихо: — Хотя бы.

Носилки покачивались на ходу. Рабы не шли — бежали. Куда его несут? Ах да, кажется, в усадьбу. Там можно будет лечь… уснуть… Тошнота вновь подступила к горлу. Что же они так раскачивают носилки? Надо прикрикнуть на них. Они стараются. Не надо кричать. Они хотят его спасти. Зачем? Он так устал.

Умереть — значит, отдохнуть. Он был уже не против смерти. Он уже не боялся. Почти.

Рабы торопились. Вот их сандалии зашлепали по мощеному двору усадьбы. Носилки аккуратно опустили. Марк Туллий выбрался, опираясь на сильные руки и плечи носильщиков. Покачнулся, как пьяный. Кто-то поддержал его под локоть. Прислуга высыпала из дома встречать хозяина. Не ожидали, что он приедет из Города зимой. Верно, разленились… отдыхали… О, как он мечтает отдохнуть! Ничего не надо — только отдохнуть. Цицерон прошел в спальню и лег на кровать, закутавшись в тогу. Раб принес кувшин с разбавленным вином, но Марк Туллий даже не повернулся. Он лежал, не двигаясь.

Кричали вороны. Они преследовали Цицерона от самого моря, иногда спускаясь к носилкам так низко, будто собирались вцепиться в волосы рабам или оторвать кусок ткани от обивки носилок. Теперь самая нахальная птица уселась на окно и расхаживала взад и вперед. Неужели это конец? Неужели?… Цицерон почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Уже не раз приходилось ему переживать подобное отчаяние — когда Клодий выгнал его из Рима и консуляр, все потеряв, отправлялся неведомо куда, не представляя, как будет жить и что делать дальше… Тогда у него были друзья. Помпей Великий, Катон… Их нет больше. Помпей проиграл битву при Фарсале, где полегли тысячи и тысячи сторонников Республики, и бежал, чтобы быть предательски зарезанным в Египте. Говорят, перед смертью Великий процитировал своего любимого Софокла:

Наверняка, вымысел. То есть про то, что Великий цитировал стихи, вымысел. А про тирана и раба — все правда. Жена или сын придумали историю с цитатой, когда на их глазах в лодке, что плыла к берегу, Великому в спину всадили меч. Катон покончил с собой в Утике, лишь бы не признавать власть тирана Цезаря, лишь бы не склонять перед лысым развратником головы. Катон стоил ста тысяч.

Ворон все расхаживал по подоконнику, все каркал…

Цицерон поплотнее закутался в тогу. Было очень холодно. Но консуляр не дрожал — просто ощущал, что холодно. Может быть, он уже умер, как многие его друзья? Как те, кто пал при Фарсале. Сколько их там осталось, на том проклятом богами поле? Кто их считал? Кто… Цезарь? Или Марк Антоний? Мерзавец Антоний… Мерзавец… Мерзавец… Хуже Клодия. И Октавий хуже.

Марк Туллий так надеялся, что после убийства Цезаря еще можно что-то сделать — повернуть корабль, вновь распустить парус и плыть, плыть, вопреки всем штормовым ветрам, и пусть все видят удивительную неправдоподобную славу Республики.

Да, тиран умер, Марк Антоний перепугался и готов был помириться с убийцами Цезаря. Цезарианцы возлежали за одним столом с убийцами, изображая примирение. Республиканцы торжествовали и мнили, что спасли Государство. Никто не обратил внимания на этого хилого мальчишку Октавия, которого Цезарь по своему завещанию усыновил. Октавий так льстил, так обманывал, так лицедействовал, что обманул всех… всех… И Марка Туллия в том числе.

Когда уже все сделалось яснее ясного, надо было пробраться в дом Октавия и покончить с собой в его атрии, дабы вызвать духа мщения, который будет преследовать хилого тирана до самой могилы.

Цицерон слабо улыбнулся. Это было бы хорошо, так хорошо, что… невозможно. В дом Октавия пробраться не удастся, Цицерона схватят раньше. Да и нет никаких духов мщения, не надо обольщаться. Убийцы уже идут по следу. Имя Цицерона в самом начале списка. Вместе с сыном Марком, братом и племянником — так сказал Луций.

Ворон все каркал… Проклятая птица!

Хорошо, сын Марк сейчас в войсках Брута, туда ни Октавию, ни Марку Антонию не дотянуться. Но что будет с Квинтом и племянником? И с самим Цицероном?

О боги, что же такое случилось с Республикой? Неужели нельзя было ее спасти?

— Я слишком поздно встал… я был один… — прошептал Цицерон.

Ворон закричал надсадно, пронзительно и стал биться об оконную решетку.

В атрии послышался шум. В соседней комнате забегали рабы. Кто-то закричал. Марк Туллий не шевелился. Подумаешь — кричат, бегают. Зачем? Двое слуг влетели в спальню, один опрокинул столик с кувшином. Звеня, тот покатился по полу.