Андрей Валентинов - Небеса ликуют

— Погоди! — остановил меня Стась. — Ты же узнать просил! Про полоняника этого…

Я замер. Пленными был полон весь табор, но меня интересовал только один.

— Нема такого. Ни Бартаса, ни Бартасенко. Слово чести, у всех спрашивал!

Я кивнул и, не говоря ни слова, шагнул к выходу.

Надежды не было.

Ее-то и раньше оставалось чуть-чуть. Еще по пути в королевский лагерь все встречные прожужжали мне уши про страшный бой на болоте. Триста реестровцев дрались до вечера, последний, на добытом невесть где челне, отбивался еще целый час — отстреливался, отмахивался «корабелкой»…

Пленных не брали.

Книга без обложки лежала в кармане плаща. Я боялся ее открывать.

Свобода. Франция. Вино. Любовь… Эх, шевалье!

Служка, встретивший меня у входа в шатер, был толстым, пьяным, наглым и не говорящим по-русинки. По-итальянски и испански, впрочем, тоже. Оставалась латынь.

— Во имя Иисуса Сладчайшего и Святого Игнатия… Когда он выговаривал «амен», его толстые губы уже подрагивали. Еще бы!

— Его преосвященство… Его мосць… Слушать дальше я не стал.

Пожилой коротышка в темной ревендре сидел в высоком кресле с резной спинкой. Толстые окуляры уставились в маленький молитвенник.

— Кто?

Вопрос больше походил на «пшел вон!».

— Во имя Иисуса Сладчайшего…

Пока я произносил условную фразу, окуляры медленно ползли вверх. Маленькие губы еле заметно шевельнулись, сложились в подобие улыбки.

— Ну, здравствуйте, брат Азиний! Я хотел удивиться, пояснить, представиться, но кто-то невидимый уже давил на плечи, шептал на ухо…

— Благословите, отче! — загнусил я, падая на колени и делая вид, что пытаюсь подползти поближе. — Благословите! Ибо грешен я…

Пухлая ладонь неохотно приподнялась, слегка дернулась.

— Во имя Отца… Не будем тратить времени, сын мой! Вы все написали?

Вставать следовало осторожно — не распрямляясь, сутуля спину. Жаль, нельзя вытянуть нос!

— Я вас спрашиваю: написали? Хороший вопрос!

— Ваше преосвященство! — возопил я, вновь падая на колени. — Не сподобил Господь грамотой! Еле-еле по «Часослову» бреду!

Прости меня, брат Азиний!

Внезапно послышался смех — легкий, чуть презрительный.

— Вот уж точно! Ваше письмо из Чигирина я разбирал дня два! Хорошо, сейчас я вызову секретаря, и вы все продиктуете.

Я почувствовал, что меня так и тянет распрямиться. Распрямиться, задать пару вопросов — и понаблюдать за превращением его мосци в дохлую рыбу. Он мне расскажет про ксендза с гитарой! Все расскажет!

А если нет? Приказы из Рима не обсуждаются с первым встречным.

— Отче! — вновь заныл я. — Не сподобил меня Господь не токмо грамотой, но и разумом. Сир я, ваше преосвященство! Темен! Если ваше преосвященство соизволит объяснить мне, недостойному…

Я потупил очи долу, а затем, стараясь не делать лишних движений, покосился на своего единственного зрителя. Не переиграл? Кажется, нет. Мессер Торрес тоже не большого ума. Два года назад он писал в Рим о великом чуде: на поле битвы под Зборовом пал кровавый снег.

…Баталия была в июне, в лютую жару.

Он встал, медленно прошелся по шатру, покрутил сложенными на пухлом животике пальцами.

— Неужели сами не понимаете, сын мой? Я же просил вас изучить биографию отца Адама самым прилежным образом!.. Что-о-о-о?!

— Ладно! Запоминайте и не вздумайте сбиться, когда вас станут спрашивать в Риме.

Я покорно кивнул. Моя смиренная поза, кажется, пришлась его преосвященству по душе.

— Ну-ну, сын мой, не пугайтесь. Возможно, ваши устные показания и не понадобятся, достаточно будет и подписи на докладе, но вдруг вас захочет выслушать кто-то из посторонних? Не из Общества.

Кажется, отца Адама ожидает подвал под Святой Минервой! Но за что?

— Итак… Отец Адам Горностай, называвший себя также де Гуаира, происходил из знатной русинской семьи. По одной из линий он — потомок литовского принца Гедемина. Не забудьте подчеркнуть, что все предки его — схизматики и протестанты, но его матушка, искренняя католичка, наставила сына на истинный путь…

…Потому и завещала отдать меня в римский коллегиум. Пока — все правда…

— …С юных лет Адама Горностая посещали боговдохновенные видения. Являлись ему ангелы в силе своей, и Пресвятая Дева, и Святой Игнатий. Последнее подчеркните особо!..

…И Сатана являлся. И Черный Херувим…

— Пребывая в Индиях, отец Гуаира нес слово Божье диким язычникам. Он лично обратил в веру Христову диких кадувеев, претерпев при том страшные пытки от рук их мерзких колдунов…

…Это точно! Говорят, пить пришлось целую неделю? Но позвольте, кадувеев крестил отец Мигель, я тогда был еще мальчишкой!..

— Крестил он также народ тумрагами, и народ кечва, и народ чимакоки, и народ чигуани…

…Что за бред!

— Смилуйтесь, ваше преосвященство! — вскричал я. — Вовек не запомнить мне сих мерзких имен!

Снова смех — снисходительный, сочувственный.

— Хорошо! Мы это напишем сами. Только не забудьте, если спросят: в Гуаире отец Адам лично исцелил пять тысяч человек, когда началась чума, а также еще семь при эпидемии оспы. Запомнили? Чума — пять тысяч, оспа — семь.

Я почувствовал, что превращаюсь в брата Азиния.

— Не забудете? Хорошо! Теперь о его путешествии на Русь. Поехал он туда, дабы вознести молитвы на могилах братьев, погубленных злодеями-черкасами…

Так-так! А что сталось с этими братьями, его мосци, кажется, и не очень интересно!

Выходит, знали? Все знали!

— Теперь чудеса. Обязательно во всех подробностях напишите о спасении этой девицы. Как ее, Ружская?

— Ружинская, — промямлил я.

— Итак, спасение девицы. Это у нас чудо первое. Затем спасение своих спутников от шайки запорожцев — чудо второе. А в общем, смелее, чем больше — тем лучше! И не забудьте, что он мог говорить на всех языках без толмача. В этом виден перст Божий!

Перст Божий внезапно показался мне секирой. Торрес — дурак, но дурак такого не придумает. Мне дали гитару, послали на верную смерть. А что теперь?

— Но особенно подробно остановитесь на последнем чуде, совершенном отцом Адамом. Жалея посполитых, обманом и силой завлеченных на верную гибель в лагерь под Берестечком, он воздвигся на подвиг бескорыстной любви, проведя их через непроходимое болото. Больше деталей, пожалуйста! Женщины, дети… Там были дети?