Дмитрий Матяш - Выход 493

Стахов как раз подкладывал в костер сухие поленья, в надежде отогреть захолодевшие руки, когда привычную тишину заставы нарушил сначала едва различимый на фоне душевного потрескивания костерка, но постепенно все нарастающий шум. Это возвращался с ночного рейда вояжерский грузовик, один из немногих, оставшихся в Укрытии на ходу. Узнать по звуку, чей именно экипаж возвращается, для Стахова не составляло никакого труда. Он с завидной легкостью, даже сквозь два металлических заслона, ограничивающих тридцатиметровый промежуточный шлюз, определил, что это возвращался с рейда «Монстр» — уж его-то его рев, когда вояжеры выжимают из двигателя последние силы, спутать с чьим-то другим мог либо неопытный новичок, либо совсем уж невнимательный вояка.

Поэтому еще до того, как тот успел подкатить свои шесть колес к наружному заслону шлюза и подать сигнал о прибытии, комбат нехотя поднялся от костра, похрустел шеей и, подойдя к откинувшемуся на мешки новичку, опустил свою тяжелую руку ему на плечо.

— Просыпайся, боец, — сказал он, с трудом подавив в себе желание, схватить новичка за шиворот и как следует его встряхнуть.

Парень, имени которого Стахов так и не запомнил, встрепенулся, будто получил пощечину и вскочил на ноги, по привычке вцепившись обеими руками за автомат.

Мысль, что его подняли не по боевой тревоге, пришла не сразу. А вслед за ней в опьяненный сладким, необычайно цветастым сном мозг ворвалась и другая, от которой у него вмиг все сжалось внутри, похолодело, а кадык запрыгал как заводная игрушка: он заснул на посту!

Нет, нет, только не это, — возопил протрезвевший разум парня, все еще не веря в то, что это произошло, — я не засыпал, не мог… Черт, одолело наважденье!

— Простите, Илья Никитич… товарищ командир, вторые сутки на ногах, — виновато вскинув глаза на Стахова, оправдывался юноша. — На минутку присел, и… — он развел руками, не в силах добавить что-то еще.

Лицо командира на мгновенье просветлело, как-то по-отцовски тепло блеснули глаза, даже подумалось, что он сейчас искренне улыбнется и скажет что-то успокаивающее, вроде: «да все нормально, малый, с кем не бывает». Но его колючие брови тут же обратно поползли к переносице, глаза заблестели бесчувственной сталью, а лицо возвратило себе прежний, бесстрастный, хладнокровный облик, став словно неживым. Не могли оживить его и задорные отблески языков пламени, воодушевляющие своим пылким, неповторяющимся танцем даже, казалось бы, бетонные стены.

— Сто раз, — тихим, изможденным, но не лишенным власти голосом сказал он, глядя куда-то поверх белобрысой макушки. — На кулаках. А в следующий раз получишь еще один наряд. Понял?

Парень, пятнадцати лет отроду, браво вздернул подбородком и даже удовлетворенно улыбнулся, будто ему приказали не отжиматься на твердом бетонном полу, а как минимум пойти и продолжить свой сон. Тут же, отложив оружие в сторону, он упал на протянутые кулаки и с выталкивающимся из легких, ритмичным «уф-уф», принялся отрабатывать наложенную на него епитимью.

На самом деле Андрей в душе был рад, что именно такое наказание выбрал ему начальник заставы. Впрочем, его юношеский энтузиазм не был безосновательным — о Стаховских методах «наущения» новичков, о его свирепствованиях в случае невыполнения уставных инструкций, особенно имеющих прямое отношение к несению службы на заставах, ходили разные слухи. Быть выброшенным в промежуточный шлюз и оставаться там, в полнейшей темноте, смраде гниющей плоти и по колена в грязной воде, из которой то и дело показывались толстые, скользкие, червеподобные существа, на протяжении хотя бы десяти минут полностью хватало для того чтобы обдумать свой проступок и сделать надлежащие выводы. Именно поэтому сотня отжиманий на кулаках новичку была не страшнее штопанья старых портянок — трудно, разумеется, особенно когда заходит где-то за восемьдесят, но зато цел и в тепле.

Илья Никитич извлек из костра тлеющую головешку, подкурил самокрутку и посмотрел в противоположный конец заставы. Там, на горе из мешков, выложенных почти до потолка, размещался второй пулеметный расчет.

— Эй, на точке! — выкрикнул он, выпустив изо рта плотное облако сизого дыма. — Вы что там, тоже заснули нахрен?!

Из-за наваленных мешков тут же вынырнули две фигуры: одна повыше и покрупнее, а другая тощая, с копной неухоженный волос. Их лиц не было видно, свет от разложенного внизу костра туда не доставал, но даже неопытному новичку было понятно, что эти двое «на точке» спали точно также как и сам он еще минуту назад.

— Никак нет, товарищ командир батальона, — как можно бодрее ответил звонкий юношеский голос, принадлежавший тощей фигуре.

— Чай хлебаем, Илья Никитич, — дополнил второй, принадлежащий человеку постарше. — Не желаешь? Из термоса только, горячий еще.

— Из термоса? — голос Стахова заметно подобрел. — Можно и похлебать, если из термоса. Вояжеров только впустим сначала, — и, выдержав короткую паузу, добавил: — Коран, ты там за новичком следил бы лучше, а то дрыхнете небось оба.

— Не, не дрыхнем, — заверил его Коран. — А что, уже пришел вояж?

— Я ж говорю, блин! Чай они хлебают. — Стахов выпустил изо рта струю густого сизого дыма. — Хаким, обещаю — по тоннелям бегать будете, со всей раскладкой и в противогазах!

Эхо его хрипловатого, прокуренного голоса отразилось от голых бетонных стен, и тут же, будто в ответ на вопрос Корана, снаружи донесся мощный звуковой сигнал: два коротких гудка, один длинный. Машина подошла к первому, верхнему заслону.

— Давай, подымайся на точку, — скомандовал Илья Никитич Андрею, прищурившись то ли от дымящей в зубах самокрутки, то ли чтобы внимательнее рассмотреть прыщавое лицо подчиненного. Затем причмокнул, будто в зубах застрял кусок мяса, недовольно качнул головой и сплюнул — резвость молодого бойца, по его мнению, оставляла желать лучшего.

Парнишка, на ходу растирая околевшие кулаки, вскочил по выставленным в виде ступеней мешкам наверх и оказался в укрепленном гнезде, где его уже ждали разложенные на специальных подставках ящики с боеприпасами и неизменный компаньон — станковый пулемет Калашникова, безвольно вперивший свое черное дуло в холодную, серую твердь потолка. Там было темно и зябко, костер с недавно подкинутыми в него дровишками остался внизу, и новичку его теперь чертовски недоставало. Еще недавнее ощущение домашнего уюта и спокойствия, которое так ненавязчиво поспособствовало его кратковременному отходу в мир грез, испарилось, оставив вместо себя удручающее чувство тревоги и все разрастающееся беспокойство. Впрочем, это обычные переживания для тех, кто заступает сюда в наряд.