Сергей Казиник - Закон распада

Киллером себя и представить не мог, тем более — и в мыслях не было, что придется когда-то убивать девушку. Стыдно сказать, первый раз дрогнула рука… Первый раз… с тех пор столько у меня было этих разов, сейчас бы не то что застрелил, своими руками бы ее задушил… стройную, длинноволосую, с бархатной кожей… Только она тоже не будь дурра к себе не подпустит…

Врываюсь в узкий проход между двумя еще живыми высотками, вижу ее, стреляю, попал, попал, черт меня дери, попал, вздрагивает, хватается за воздух…

Небо падает на землю, приминает меня.

— Ну вы это… коленочку-то поберегите, а то знаете, протез протезом, да всякое бывает…

Киваю. Так непривычно ступать по земле, а на улице уже листья желтые, так непривычно все это, небо, большое, высокое, почему я боюсь, что оно упадет мне на голову… здесь-то небо не падает.

— Ну пойдемте… за вами уже подъехали.

Обрывается сердце.

— Кто?

— Жена ваша. Она же жена вам, да? Знойная женщина… все звонила, про вас спрашивала…

Иду — по больничным дорожкам, все еще не верю, что мои ноги меня слушаются. Иду к машине, так и есть, вот она, сидит на полсалона, перебирает четки… Глазища черные, нос горбинкой… брови вразлет…

— Ну что, жив-здоров?

— Вроде да, — вымученно улыбаюсь.

— Садись, что ли, поехали… а то она-то нас ждать не будет…

Не говорит, кто она — понимаю, киваю.

— Она сейчас где?

— Как всегда. Везде. И еще много где. Сирия, Ливан… И вообще, у меня-то что спрашиваешь, твое дело за ней следить… и ловить.

— А вы…

— А что я, у меня сам знаешь, дел не меряно.

— После этой все… восстанавливать?

— Да что после этой… Чтобы реки текли, надо? Надо. Чтобы трава росла надо? Надо. Чтобы люди рождались надо? Святое. А солнце чтобы землю грело… а города чтобы стояли, не рушились. А…

— Все вы?

— Все я.

— А… чтобы люди умирали… это по ее части?

— Ишь, какой догадливый… Что, парень, в Хургаду поехать не хочешь?

Меня покоробило. Песчаные пляжи… Ласковое море… и это сейчас, когда где-то она поит землю кровью.

— Да нет…

— А придется. Там она… — смешок, — на пляжах… отдыхает.

Вздрагиваю.

— Так что давай. И это, парень… осторожнее давай.

— А что так?

— А так… не мы одни с тобой такие умные, она тоже человечков нанимает… чтобы меня хлопнули. И тебя. Так что в оба гляди…

Холодеет душа. Почему-то не хочется оставлять ее здесь… одну…

— Обо мне не беспокойся… твое дело ее грохнуть… Ну давай, парниша, удачи.

Крыльцо аэропорта выплывает из тумана, мерзко холодеет душа. Она сгребает меня в охапку, большая, сильная, впивается губами в мои губы. Живая, знойная… Нос горбинкой… брови вразлет…

Рушится мир.

Падаю — в бездну.

Не отпускаю ее, не уходи, не уходи, моя, моя, никому не отдам.

— И-ишь какой… как-кой парень пропадает, и не женат…

Спрашиваю — что давно вертелось на языке.

— А у тебя… таких… сколько было?

— Ой, тьфу на тебя. Да какое там… До того ль, голубчик, было… И ты тоже не заглядывайся, какая из меня к хренам собачьим жена… Домой придешь, а жрать нечего, а жена в сибирской тайге сосны растит… или реки гонит…

— А ничего… сам пожрать приготовлю… и ждать буду…

Смеется. Целует еще раз, крепко, жадно…

— Проход закрыт.

Протягиваю корреспондентскую карточку.

— Молодой человек, проход закрыт, вас там как муху грохнут.

— Я журналист.

— Очень рад, а я часовой.

— Да вы не понимаете…

Вырубаю его — точным ударом, бегу — со всех ног, туда, где кровь, смерть, где она, ходит где-то там, стройная, блондинистая, глаза в пол-лица…

Небо гудит, плюется снарядами, дрожит земля, скалится дулами винтовок. Падаю в песок, ползу, пули скачут вокруг меня… как-кого черта, не видите, что ли, в штатском, в штатском, вытаскиваю белый платок, нате, нате, утритесь… черт, не утираются…

И понимаю — что целятся в меня…

…она тоже человечков нанимает…

Знать бы, где эти человечки… ползу — в никуда, искать ее, да какое искать, она сама меня найдет.

Вижу ее — чуть различимую там, в лабиринте улиц, какая неуместная в этом хаосе грязи и крови в своем платьишке, туфли на шпильках, нитка жемчуга…

Целится в меня, пистолет кажется огромным в крохотной ручонке.

Падаю в песок — смерть свистит мимо, кусает за ухо.

Врешь, не уйдешь…

Цельсь…

Кто она…

И кто Она…

Массивная, пышнотелая.

Нос горбинкой.

Черные брови вразлет.

Не знаю. Никогда не спрашивал. Не то, чтобы стеснялся… просто как-то очевидно было, само собой разумелось, что есть она, и есть Она. И как зовут, не спрашивал, никак их не зовут, нет у них имен. Она ведь тоже не спрашивала, как меня зовут. И кто я… Вот спросить меня сейчас — кто я, я и не отвечу. Человек… а что такое человек… двуногое… без перьев… класс млекопитающие, отряд приматы… секция… узконосые… или как оно там…

Вот и Она мне ничего не объяснит, Она сама про себя ничего не знает… Да и вообще кто про себя что знает, можно подумать, кто-то помнит, как родился… откуда взялся…

Цельсь…

Черт, с-сука… винтовка беспомощно фыркает, ну миленькая, ну еще патрончик, ну знаю, не зарядил, ну прости…

Смерть жалит в плечо. Она уже не боится, она уже идет ко мне, легкая, стройная, рядом с ней с грохотом оседает стена какого-то отеля, она, казалось, не замечает.

Ревет небо, потревоженное самолетами.

Трясется в предсмертном ознобе земля.

Бросаюсь на нее, уже не слышу свою боль, приказываю — не слышать, как там учили, в атаку-у, сам себе командую — а-а-а-рш, неуклюже швыряю ее на землю, в памяти оживает смешок прапора — факир был пьян, фокус не удался. Удастся фокус, не волнуйтесь, товарищ прапорщик, черт бы вас драл… Выбиваю кольт из дамской ручонки, только тут понимаю, она не отбивается, силенок-то поменьше, чем у меня будет…

— Пусти-и…

— Еще чего…

— Пусти, говорю… нельзя мирных жителей, под трибунал пойдешь…

— Ври больше.

— Да что я сделала тебе, я маму ищу…

— Ври больше.

Сжимаю тонкое горло, не могу сжать сильнее, не думал, что придется так… голыми руками…Давай уже, мужик ты или не мужик, еще раз упустишь, сам себе не простишь…

— Пусти… книгу хочешь?

Хрипит, извивается под моими руками.

— С картинками?

— Да ну тебя… я же чего только не видела… все расскажу… вот так… Наполеон, Ганнибал… Кир…

— Наполеон, Бонапарт…

— Такой материал упускаешь…

Екает сердце… материал… вспоминаю куклу в детских ручонках, засыпанную пеплом, сжимаю пальцы сильнее… вот так мерзко хрустели куры, когда это было, у какой-то тетки, на какой-то даче, Лешенька, а поможешь курочку сготовить… Шейку свернуть…