Сергей Казиник - Закон распада

Мертвая земля.

Руины того, что когда-то было великим городом.

Прихожу в себя — медленно, нехотя, хочется лечь, не двигаться, лежать долго-долго, века и века, пока солнце не остынет, земля не разлетится в прах…

Треск вертолета.

Не сразу понимаю — что за мной, прихожу в себя, когда слышу шаги, вот она, смуглая, полная, с раскосыми глазами, наклоняется надо мной. Не та она, за которой я гнался. Другая. Крупная, пышнотелая. Нос горбинкой. Брови вразлет.

Чувствую, как жизнь возвращается ко мне.

— Что… ушла эта?

Не сразу понимаю — спрашивает меня.

— А… да… в фургоне ее увезли…

— Упустил?

Падает сердце.

— Упустил.

Она кивает. Она не будет ругать. Это же не босс в конторе, чтобы ругать, я вас когда просил это сделать, а, вот теперь сами вчерашний день догоняйте, раз вы такой умный… Она же не генерал на плацу, чтобы ругать, а что, у нас в армии теперь принято небритыми ходить, а? А что, новый устав, что сапоги чистить не надо, а я что-то не слышал…

Она не будет ругать… она через пару дней найдет себе нового наемника, сто миллион первого, я останусь в списке, как очередной — не выполнивший…

Рывком поднимаюсь с песка, земля подпрыгивает, бьет меня по лицу.

— …как сообщает РИА-новости сегодня в шесть тридцать по местному времени коалиционные войска вторглись в Египет…

Она толкает меня в плечо — резко, решительно.

— Слыхал?

— Ага, — чашка чуть не падает из рук.

— Давай… туда.

Вздрагиваю. Как туда, что, прямо сейчас, вот так, с места в карьер, среди ночи, а поужинать, я только рот раскрыл, а спать, она что, не понимает, что людям спать надо…

— В самолете поспишь, — она будто читает мои мысли, — давай… туда. Не уйдет от нас тварь эта, не уйдет…

Она обнимает меня — падает сердце, вот кто умеет обнимать, наши женщины так не умеют… Будто заново рождаешься, и голод, усталость, и все на свете — уходит, уходит, крылья расправляются за спиной…

Глаза-агаты… Брови вразлет… Нос горбинкой…

— Ну давай… удачи.

Снова падает сердце, так и не успеваю спросить — то, что вертится на языке, о чем хочу спросить уже давно, не могу, да и кто она, кто я, сколько у нее таких было… и не таких… и всяких…

Вертолет выплевывает меня в пустыню, в пепел, в кровь, в смерть. Хочется верить — что со мной ничего не случится, Она убережет… Да что убережет, у нее таких, как я было… и будет… И кто знает, что с ними стало…

Ищу ее. Ту, вторую, которая убегает от меня, через города, через державы, через континенты, через миры. Тут, главное, не искать, не думать, сердце само подскажет, куда идти… А что сердце, туда и идти, где смерть, где огонь, где кровь, где убивают, где страшно. Там-то она и есть…

Город дрожит в отблесках огня, пламя ревет, карабкаясь по стенам домов. Город — еще живой, еще не сожженный дотла, но уже — опустошенный, брошенный всеми и вся, ощерившийся дулами винтовок — из закоулков, из окон, из щелей. Смерть со свистом проносится мимо, еще одна смерть кусает мне кончик уха, горячее, красное, вязкое струится по щеке…

Вижу ее. Еще сомневаюсь — она не она, мало ли какие есть женщины, да какие могут быть женщины — тут, в умирающем городе, растерзанном войной. Идет — медленно, не спеша, некуда ей торопиться, у нее вся вечность впереди.

Никогда не видел, чтобы она что-то делала, да и не нужно ей что-то делать, просто вот так, идти потихоньку через руины, и сами собой будут падать бомбы, гореть города, земля напьется свежей крови…

Как она это делает…

Как всегда делала — века, века, вот так же шла через пустыни, вела за собой Тамерлана, играла, строила пирамиды из черепов, вот так же ночевала в шатре Аттилы, шла по пылающим городам, объятая пламенем. Вот так же… Было, было… Иногда просыпается шальная мысль, поговорить бы с ней, заплатить бы — за сколько-то часов интервью, пусть навспоминает что-нибудь в диктофон…

Стреляю, винтовка больно клюет плечо. Промазал, да какое к хренам собачьим промазал, видел же, черт побери, попал же… Нет, убегает, легко, быстро, со всех ног, светлые волосы разметались по ветру. Рядом со мной вздымается земля — даже не успеваю испугаться.

Почему-то верю — Она меня убережет.

Она… когда я увидел ее первый раз… Черт меня забросил в какой-то городишко, разоренный войной, какой войной, да не помню, какой, много их было на моем веку… Как всегда — ходишь по огромной свалке, которая когда-то была городом, вытаскиваешь из-под обломков кого-то, кого еще можно вытащить. Репортажи… да какие там к чертям собачьим репортажи, никогда не понимаю журналюг, которые вороньем слетаются на падаль, вытащат спасатели изуродованный труп, они уже тут как тут, только что не облизываются…

Там-то и встретил ее, полную, смуглую, сидела над трупом девочки, я еще отвел глаза, репортаж бы сделать, да какой там репортаж, у матери горе… стоял, смотрел, как растирает виски девочки, смывает кровь с разбитого лба…

Тут-то и случилось… Прикоснулась губами к девчушкиной щеке, замерла… и вот уже девочка встает, отряхивается, скулит, больно, и эта, смуглая, полная, толкает ее в сторону палатки с красным крестом, иди, иди к тетям, они тебе шоколадку дадут…

С ума я сошел, что ли…

А очень похоже… как во сне смотрю, как она идет дальше, по мертвому городу, останавливается перед сломанной яблоней, гладит искалеченные ветви. Дерево выпрямляется, медленно, нехотя, склоняет к земле ветви, тяжелые от налитых плодов…

Какой там репортаж, какое там что, иду за ней, испуганный, завороженный, прихрамываю, растянул лодыжку, только что не спотыкаюсь о собственную тень. Смотрю — как она останавливается перед тем, что было храмом, легко поднимает огромные глыбы, как будто они из пенопласта, а не из камня, кладет — одну на другую. Камни выскальзывают из рук, она хватает их — снова, снова…

— Помочь вам? — бросаюсь к ней, еще сам не понимаю, что собираюсь делать.

Смотрит на меня — почему я не могу выдержать этот взгляд… Прикасается к моей лодыжке, сжимает, больно-больно…

— Ч-черт…

— Терпи… вот так. Здоров, парень…

— А вы…

Даже не могу спросить — кто вы.

— Журналюга, что ли?

— Ну.

— О-ох, слетелись вы… как мухи на мед… как война, так раздолье вам…

— Ну что вы, я не такой…

— Да все вы такие… знаю я ваше племя…

Отворачиваюсь, иду вглубь того, что было городом.

— Стой, малец, ты помочь хотел…

Смотрю на нее. Снова не могу выдержать взгляд. Глаза как угли… Брови вразлет…

— В армии служил?

— Было дело.

— Девочку тут одну убрать надо…

Киллером себя и представить не мог, тем более — и в мыслях не было, что придется когда-то убивать девушку. Стыдно сказать, первый раз дрогнула рука… Первый раз… с тех пор столько у меня было этих разов, сейчас бы не то что застрелил, своими руками бы ее задушил… стройную, длинноволосую, с бархатной кожей… Только она тоже не будь дурра к себе не подпустит…