Грэм Макнилл - Последняя церковь (The Last Church)

— Ты выбираешь из примеров истории только крайности, — упрекнул Урия, стараясь сохранить самообладание после таких рассказов, полных убийства и кровопролития. — Времена изменились, изменилось и отношение человека к ближнему своему.

— Урия, если ты действительно веришь в это, то ты слишком долго сидел взаперти в своей полной сквозняков церкви, — сказал Откровение. — Наверняка ты слышал о кардинале Танге, экзархе, практиковавшем примитивную форму евгеники и повинном в массовых убийствах. В погромах, им санкционированных, и в лагерях смерти погибли миллионы жителей Индонезийского блока. Он умер меньше чем тридцать лет назад; целью его жизни был возврат к временам, не знавшим научного прогресса, а средства в точности копировали практику инквизиции сжигать на костре ученых и философов, которые смели оспаривать взгляды церкви на космологию.

Больше выдержать такую беседу Урия не мог, а потому направился к лестнице в дальнем конце галереи, чтобы спуститься в притвор.

— Откровение, ты видишь только кровь и смерть. Ты забываешь о добре, которое можно творить с помощью веры.

— Если ты думаешь, Урия, что религия — это добрая сила, то тогда ты не замечаешь, насколько история нашего мира пропитана суеверной жестокостью. Незадолго до начала Старой Ночи религия утратила часть своего влияния на жизнь людей, это так; но, подобно страшному яду, она отказывалась уйти полностью и продолжала сеять разлад среди народов, которые выжили. Без веры в богов различия со временем стираются; новые поколения приспосабливаются к новым нравам, взаимодействуют, вступают в смешанные браки, и раны, унаследованные из прошлого, постепенно забываются. Только вера в богов и высшие силы отчуждает их друг от друга, а все, что разделяет людей, ведет к бесчеловечной жестокости. Религия — как раковая опухоль в сердце человечества, которая служит только этой опасной цели.

— Довольно! — воскликнул Урия. — Я слышал достаточно. Да, люди совершали ужасные преступления во имя бога, но не менее ужасные преступления они совершали и без прикрытия религии. Вера в то, что существуют боги и загробная жизнь, — неотъемлемая часть того, что делает нас теми, кто мы есть. Если ты лишишь человечество этой составляющей, что, по твоему мнению, должно занять ее место? За годы священничества я много раз совершал обряд над умирающими, и нельзя недооценивать эмоциональную поддержку, которую человек на пороге смерти и его близкие находят в религии.

— В твоих рассуждениях есть слабое место, Урия, — не согласился Откровение. — Способность религии даровать утешение ни в коей степени не значит, что ей нужно доверять и считать истиной. Для умирающего, может быть, и утешительно думать, что после смерти он попадет в некое райское место, где царят изобилие и бесконечное блаженство. Но даже если он умрет со счастливой улыбкой на лице, в масштабе вселенной и того, что есть истинно, это не будет иметь никакого значения.

— Может быть, и так, но когда придет мой час, я умру с именем моего Бога на устах.

— Ты боишься смерти, Урия? — спросил Откровение.

— Нет.

— На самом деле?

— На самом деле, — подтвердил Урия. — Я достаточно нагрешил, но моя жизнь прошла в служении Богу, и я верю, что служил ему верно и достойно.

— Почему же, приходя к верующим в их смертный час, ты видишь, что они не рады концу их земного пути? Разве домочадцы и друзья не должны в таком случае быть в хорошем настроении и праздновать переход их родственника в мир иной? Ведь если по ту сторону смерти нас ждет вечная жизнь в раю, почему же они не предвкушают час ухода? Может быть, потому что в глубине души они вовсе не верят в это?

Урия отвернулся и спустился по лестнице в притвор. Гнев и досада придали его шагам живость, которой покорились даже скованные артритом суставы. Из входных дверей тянуло холодом, снаружи слышался лязг металла о металл. Притвор церкви Молниевого Камня выглядел просто и строго: каменные стены, устроенные в них ниши, и в нишах — статуи различных святых, почтивших своим присутствием церковь за тысячи лет ее существования. Ветер раскачивал давно потухшую свечную люстру под потолком: у Урии давно уже не было сил принести из подсобного помещения стремянку и взобраться по ней, чтобы заменить в люстре свечи.

Он толкнул дверь, ведущую в церковь, и с трудом заковылял по нефу к алтарю. Четыре из зажженных им ранее свечей уже погасли, ветер, ворвавшийся следом за ним, загасил и пятую.

Осталась только одинокая свеча рядом с часами, и Урия пошел на ее свет, слыша, что Откровение тоже вошел в церковь. У алтаря Урия с некоторым трудом опустился на колени, склонил голову и сложил руки в молитве.

— Бог человека есть Свет и правый Путь, и все деяния Его — на благо людей, ибо мы его народ. Так учат священные слова нашей веры, но превыше всего то, что Бог защитит…

— Здесь тебя никто не услышит, — сказал Откровение, стоявший позади.

— Можешь говорить что угодно; мне все равно. Ты явился сюда, чтобы сделать то, что считаешь нужным, и я не буду больше потакать твоему лицемерному самомнению, играя в твои игры. Давай просто прекратим этот фарс.

— Как хочешь, — согласился Откровение. — Больше никаких игр.

За спиной Урии возник золотистый свет, и священник увидел собственную тень, накрывшую резной алтарь. Замерцал перламутр на стрелках часов, заблестел эбеновый циферблат. Церковь, до этого мрачная и населенная тенями, наполнилась сиянием.

Урия поднялся на ноги и обернулся: перед ним возвышался некто, исполненный величия и облаченный в золотые доспехи, с любовью сработанные величайшим мастером; каждую их пластину покрывали изображения молнии и орла. Откровение исчез, и на его месте возник высокий благородный воин, воплотивший в себе все, что человек считал царственным и возвышенным. Благодаря доспехам он казался настоящим колоссом, и Урия понял, что плачет. Он вспомнил, где уже видел это немыслимо прекрасное и ошеломляюще совершенное лицо.

На поле смерти при Гадуаре.

— Ты... — выдохнул Урия, отшатнулся назад, и ноги его подкосились. Поясницу пронзила боль, но он едва заметил ее.

— Теперь ты понимаешь всю тщетность своего церковного служения? — спросил золотой исполин.

Длинные темные волосы обрамляли лицо воина — лицо, на которое Урия мог смотреть только сквозь дымку поблекших воспоминаний. Заурядные черты Откровения растворились в нем, и облик гиганта вызывал такое благоговение, что только неимоверным усилием воли Урия удержался, чтобы не пасть перед воином на колени и не поклясться провести остаток жизни, прославляя его.