Майя Треножникова - Минск 2200. Принцип подобия

Целест выступил вперед. Девочка извивалась, уворачивалась от невидимых врагов, теперь она схватила лепестки-покрывала, точно надеясь отбиться или сокрыться от преследователей — но тщетно. Согнулась в такт звенящей ноте, выпукло выступили лопатки и желобки позвонков, а потом снова — вперед, погоня продолжалась.

Целест поймал себя на том, что почти не дышит. И не хотелось дышать.

Девочка поравнялась с ним — Целест перехватил ее умоляющий взгляд, едва сдержался, чтобы не кинуться спасать, а потом забилась в причудливой агонии, и вместе с танцовщицей бились пойманными в стеклянную клетку птицами аккорды, и вот — замерла она, пронзенная стрелой или пулей, вытянулась в судороге и опустилась бессильно на холодные грязные камни.

Несколько минут в зале повисла тишина.

Целест нарушил ее первым — вместе с аплодисментами к потолку бывшего подвала или «обезьянника» вознеслись искры фейерверка. Меньшее, чем он — Магнит, повелитель стихий, — мог отблагодарить танцовщицу за маленькое чудо. Уже после него вступили остальные — кто хлопал в ладоши, кто колотил по столам кружками или рукоятью кинжала. Благообразный «клоун» и танцовщица поклонились, и клоун стал ходить по рядам с железным подносом, и щедро бросали серебро прижимистые забулдыги. Проняло каждого.

— Она такая… — протянул зачарованно Целест. Он обернулся к напарнику: — Рони, что скажешь?

Тот молчал, улыбался своей странной, чужеродной улыбкой. Компания контрабандистов во главе с Пиратом аплодировала и шумела более всех, Клык жевал губами и причмокивал, а Лысый вывалил целую пригоршню монет на стол — для «клоуна» и танцовщицы.

— Рони! Тебе не понравилось? — Кажется, Целест готов был драться.

— Она… воплощенная, — сказал Рони, и закусил губу.

Странный комплимент, однако Целест собирался ковать железо, пока горячо: то бишь пообщаться с танцовщицей лично. Он сгреб монеты на поднос «клоуна»:

— Господин! Мы с другом навеки сражены прекрасным танцем! Нельзя ли поговорить с танцовщицей, а, господин?

Строгий «клоун» выпрямился, хотя до того почтительно кланялся всем и каждому:

— Моя дочь не проститутка.

— Что вы, господин! Она ведь ребенок совсем, как мог я подумать такое? Я просто хочу, — и Целест вынул из кармана заколку-цветок, — подарить ей это лично…

Клоун оценивающе посмотрел — не на безделушку, на Целеста. Потом на Рони, который по-прежнему улыбался.

— Хорошо. Идите за мной.

— Благодарю, господин. — Целест кинулся за отцом танцовщицы, забыв попрощаться с контрабандистами. Рони нерешительно махнул им напоследок.

— Зови меня Пеней.

— А ваша дочь, стало быть, Дафна? Танец напомнил мне именно этот миф…

Мужчина остановился у входа: девочка уже покинула притон. Он испытующе воззрился на обоих парней, будто размышляя: откуда клиент Кривоногого Джо знает античный миф, потом как-то криво, одной стороной рта, ухмыльнулся:

— Нет. Вербена. Ее имя — Вербена.

Танцовщица ждала на улице. Она успела переодеться в поношенные брюки из грубой ткани и растянутый серый свитер, из воротника торчали ключицы, сейчас — в свете горящих мусорных баков и среди гомона толпы Пестрого Квартала — всякое чародейство исчезло. Обыкновенный угловатый подросток с парой маленьких прыщиков на подбородке.

«Совсем ребенок».

— Вот, дочка, — проговорил «клоун», — к тебе поклонники. Поболтай-ка с ними, а я кружку пива пропущу, в горле пересохло…

Попутно Целесту и Рони продемонстрировали кулак. Мол, только троньте. Целест пантомимой изобразил агнца божьего, и Пеней вернулся в бар.

— Здорово танцуешь, Вербена, — сказал Целест. Девчонка подсчитывала медяки, закрываясь от проходящих мимо людей, словно готовая броситься и вцепиться в глотку любому, кто сократит расстояние до трех шагов. Она хмыкнула, полуоглянулась в сторону нежданного «фаната».

— Чего надо-то?

— Просто похвалить. И вот… — Целест достал заколку, чуть задержал ее в ладони, заставив опаловый венчик вербы распушиться, потянуло весенней свежестью — девочка удивленно распахнула ярко-голубые, лунные, глаза:

— Это мне? Как ты это сделал?

— Тебе. Сделал, и все.

Откуда приехали чопорный «клоун» и «гадкий утенок» с грацией эллинской нимфы? И неужели она не слыхала ни разу о Магнитах? А хотя… в сознании большинства, Магниты — убийцы и палачи, а терпкий вербный пух — вечный призрак весны, посвящение девочке с цветочным именем, — мало общего с усмирением безумцев.

Целест усмехнулся. Он присел на корточки, сделал вид, что более всего на белом свете интересуется спором двух панков неподалеку; Вербена любовалась заколкой, а в эбонитовых волосах ее «бирюлька» засияла жемчужиной.

Или кусочком луны, предположил Целест.

— Кто ты? — спросила Вербена.

— Целест, — назвался он. Вербена достала откуда-то дешевое зеркало в зеленой пластмассовой оправе и стала придирчиво изучать последствия влияния подарка на свою красоту.

— Вербена. Впрочем, ты уже у па выяснил. А это кто? — Она ткнула указательным пальцем (ногти обкусанные, а кутикулы в грязи) в Рони.

Мистик понял, что столбом прикинуться не выйдет — ростом маловат, неуклюже поклонился девочке:

— Иероним. Рони.

— Ты похож на крысу, — заявила девочка. — А ты — на белку. — Второй приговор она вынесла Целесту. Оба закашлялись, пряча хохот; потом Целест щелкнул Вербену по носу:

— А ты не промах. Вербена, ишь. Сорокой будешь, поняла?

— Да хоть гусеницей, — не растерялась танцовщица. — Если еще чего-нибудь дашь. А?

Целест смутился. Подарки закончились — у него только диски по карманам рассованы, но то старое знание, к чему оно своевольному подростку? Он беспомощно моргнул Рони, ища поддержки, и мистик выступил вперед с видом «вот-так-всегда».

— Нет украшений. Но я могу показать тебе картинки… красивые картинки. Если позволишь.

Вербена сложила руки на груди, отчего длинные рукава болтались, словно кукольные. Свитер, кстати, явно мужской, да и штаны тоже — ушитые и подрезанные, но чужие… Целест пожалел, что отдал деньги контрабандистам. Они пригодились бы танцовщице.

— Картинками сыт не будешь. Белка, ты мне нравишься больше.

— Поздравляю, — не удержался и шепнул Целесту Рони. Он поднял ладони в жесте «не буду вам мешать», отступил в тень закоулка, но там спал и ворочался во сне пьяный, от которого за пять метров несло мочой, и Рони брезгливо отодвинулся.

А Целест растерялся — наверное, впервые за девятнадцать с половиной лет; будь Вербена лет на пять постарше, он рассыпался бы в комплиментах и питал надежды, чего делать с неоформившимся ребенком, он не знал… и вообще, зачем полез к танцовщице? Сказать, что она заставила его — профессионального «мага» Мира Восстановленного — поверить в чудеса?