Эми Тинтера - Ребут

Для человека, секс был связан с любовью. Моя мама мало говорила обо всем, что имело значение, но я смутно помнила этот разговор. Секс и любовь шли вместе.

Но не здесь. Подростковые гормоны все еще были, но эмоции исчезли. В целом отношение было таким, что все это больше не имело значение. Мы даже не были людьми.

Плитка была скользкой под моими ногами, и я осторожно шаркала мимо закрытых занавесок, ныряя за одну в конце ряда все еще полностью одетая. Поначалу это вызывало у всех странные взгляды, но теперь каждый знал.

Я не мелькала здесь в полотенце. У меня не было никакого интереса к сексу. И, конечно же, я не хотела, чтобы все глазели на меня, словно на какого-то фрика.

У нескольких девушек были шрамы, оставшиеся после смерти, но не такие, как у меня. Я была мертва так долго, что к тому времени, когда они приготовились зашивать мои три пулевых ранения, мое тело само решило, как моя кожа должна выглядеть. В результате четыре остаточных и уродливых серебряных скобы удерживали мою кожу в середине груди, и два рваных шрама тянулись в разных направлениях. Один странно протянулся по моей левой груди и стал еще более уродливым, когда моя грудь увеличилась.

Никто не должен был видеть мою изуродованную до неузнаваемости грудь. Не то чтобы кто-нибудь когда-нибудь подходил ко мне ради секса, в любом случае.

Никто не хотел прикасаться к Сто семьдесят восемь. Изуродованная она или нет.

 Эвер была бледной, когда я вернулась в нашу комнату перед обедом. Я избегала ее, но теперь мне было трудно оторвать свой взгляд от ее оттекшей кожи и дрожащих рук. Если бы она была человеком, я бы подумала, что она заболела.

Она подняла свой взгляд на меня, когда я подошла к своему комоду, чтобы надеть свитер.

— Эй. — Она попыталась улыбнуться, но мне пришлось отвести взгляд. Она не знала. Разве она не должна знать?

Они сказали ничего не говорить. Это был приказ.

Я остановилась в дверях, а она просто сидела на кровати, скручивая белые простыни вокруг своих пальцев

— Ты идешь? — спросила я.

Она посмотрела на меня с широкой улыбкой на лице. Она ждала меня; я никогда не ждала. Это, казалось, понравилось ей.

Ноги девушки задрожали, когда она встала, и я хотела спросить, была ли она в порядке. Дурацкий вопрос. Она не была в порядке. КРРЧ что-то сделало с ней.

Вниз по лестнице в столовую мы шли молча. После того, как мы взяли наши подносы, у меня появилась дикая мысль сесть рядом с ней. Но она направилась через кафетерий, запихивая кусок стейка в рот. Я поплелась к столу Сто Двадцатых.

Я наблюдала за тем, как Эвер села напротив Двадцать два, который посмотрел на меня и улыбнулся. Улыбка исчезла, когда он посмотрел на Эвер, отчаянно запихивающую стейк в свой рот. Он сморщил нос, переводя взгляд с меня на нее, словно хотел спросить: “Что с ней не так?”

Я и понятия не имела.

Он жестом показал мне, чтобы я подошла, но я, конечно, не могла этого сделать.

Хотя, могла. Это не было правилом. Но это было бы странно.

Двадцать два похлопал по месту рядом с ним, и я нахмурилась и покачала головой. Эвер обернулась, чтобы посмотреть, кому он махал рукой, глаза ее проскользнули по столу Сто Двадцатых. Она засмеялась, и я повернулась, чтобы увидеть, что все тренеры наблюдают за мной с соответствующим озадаченным выражением на лицах.

Лисси открыла рот, и я встала, подхватив свой лоток. Я не хотела больше вопросов или еще больше странных взглядов. Это не было правилом, что мне нужно было сидеть с ними. Я могла сидеть там, где хотела.

Я прошла через столовую, роняя свой поднос на стол рядом с Эвер. Двадцать два посмотрел на меня, его темные глаза сверкнули.

— О, рад видеть тебя, Рэн.

Эвер смотрела на меня с удивлением, когда я плюхнулась на стул. Я взглянула на поднос парня, и увидела только нетронутый кусок хлеба и пирожного.

— Что это? — спросила я. — Ты уже съел настоящий обед?

Он посмотрел на еду.

— Нет. Я не очень голоден. По крайней мере, не думаю, что голоден. Трудно сказать.

— Ты будешь в состоянии сказать это, если будешь истязать себя слишком долго, — сказала я. — Это не шутки.

Cигналы голода не появлялись у ребута так быстро, как у человека, но когда они приходили, то были сильны. Наши тела могли прожить без пищи неограниченное количество времени, но это не ценилось высоко. Я едва ела в первые несколько дней в центре и однажды проснулась настолько голодной и слабой, что мне практически пришлось ползти до столовой.

— Очевидно, ты голодна, — со смехом сказал Двадцать два Эвер, указывая на ее массивные щеки. Она выглядела так, будто пыталась сразу впихнуть в рот каждый кусок мяса со своей тарелки. Девушка выдавила слабую улыбку, когда с трудом проглотила еду.

Я, должно быть, выглядела встревоженной, потому что она посмотрела на свой пустой поднос, а потом на меня.

— Я странно себя чувствую, — тихо сказала она, беспокойство сквозило в ее голосе.

— Странно как? — спросила я.

— Как будто я действительно голодна. И все как будто в тумане. — Она нахмурилась. — Я ведь не могла заболеть, верно?

Она выжидательно посмотрела на меня, но я ничего не сказала. Эвер опять перевела взгляд на свою тарелку в разочаровании.

— Еда заставляет меня чувствовать себя немного лучше. Менее слабой, — добавила она.

Я почувствовала что-то, возможно, опять это чувство вины, и быстро перенесла свое мясо на ее тарелку. Она посмотрела на меня и улыбнулась с благодарностью

— Ты можешь взять и мою еду тоже, — сказал Двадцать два, начав пододвигать свой поднос.

Я схватилась за край подноса и толкнула его обратно, бросив на него предупреждающий взгляд.

— По крайней мере, съешь немного. Тебе понадобятся силы для тренировок

— Почему ты можешь делать это? — спросил он, указывая туда, где мое мясо было раньше.

— Потому что я говорю тебе что делать, а не наоборот.

Эвер захихикала, когда сунула гигантский кусок говядины в свой рот.

— В любом случае, я предпочитаю мясо.

— Смогу ли я когда-нибудь говорить тебе, что делать? — спросил он меня.

— Я в этом сомневаюсь. — Я схватила свой поднос и поднялась на ноги.

— Нет, пожалуйста, не уходи.

Это была Эвер, ее глаза расширились и умоляли. Она выглядела, как тринадцатилетняя девочка, которую я встретила много лет назад, сидящей на кровати, совершенно напуганной, чтобы быть в комнате с Сто семьдесят восемь. Она не говорила мне ни слова целый месяц. Однажды она просто сказала: “Я из Нью Далласа. А ты?” и продолжила говорить, словно мы были друзьями с самого начала. У нее дома остались четыре сестры, и я думаю, что она, в конце концов, решила, что ей придется принять меня как своего рода замену или она сойдет с ума.