Вадим Проскурин - Гнездо индюка

Аленький Цветочек пожала плечами и вдруг почувствовала, что сейчас разрыдается.

— Но-но! — прикрикнул на нее Джон. — Рыдать дома будешь. Иди спокойно, не привлекай внимание. Герман, извини. Я и раньше знал, что эта девка сообразительностью не отличается, но такого от не ожидал. А что она натворила, кстати?

— Она много чего натворила, — сказал Герман. — Видишь ли, Джон, в Барнард-Сити принято, что пригожие наложницы не появляются в общественных местах без сопровождения, этого нет в законе, но так принято. Потому что слишком много развелось человеческих отбросов, по недосмотру богов не получивших на чело орочью жабу. Понижение в расе законодатели жопоголовые отменили, права человека, видите ли, тьфу на них! Вот и развелось уродов. На пригожую телку без защиты они смотрят как на добычу. В лучшем случае изнасилуют на ближайшей мусорной куче, и бросят, а ты ее потом лечи. А то и продадут перекупщикам в рабском ряду, и тогда уже ничего не докажешь, у добросовестного приобретателя рабыню не отобрать. Ну, то есть, отобрать можно, если триста дней судиться, но проще новую купить. И стража ничего не может с этими шакалами поделать, даже если заловят с поличным. Скажут: показалось, что полукровка или что беглая, захотели закону помочь, проявили сознательность гражданскую. А если у такого урода четыре полоски на лбу — с ним вообще ничего не сделаешь.

— Ты что, забыла, как говорить надо? — спросил Джон Аленького Цветочка. — Прямо на базаре начала складно говорить? Аленький Цветочек ничего не ответила, только всхлипнула.

— И ты тоже хорош, — продолжал Герман. — На бишопа с мечом попер… Рассказать кому — не поверят! Не будь ты таким великим воином — замочили бы тебя на месте.

— Не будь я таким великим воином, я бы на бишопа не попер, — сказал Джон. — А что мне оставалось делать? Даже если высокие чувства отбросить, ее никак нельзя было жрецу отдавать. Слишком много знает.

Аленький Цветочек почувствовала, что по ее щеке побежала слеза. Вот, значит, какое у него к ней отношение на самом деле. Слишком много знает! А она-то думала, он ее любит!

— Гм, — сказал Герман. — Ты как бы намекаешь, что стал на него нападать не в исступлении, а сознательно?

— Ага, намекаю, — подтвердил Джон. — Я же деревенщина, отморозок, с меня взятки гладки. Законов и порядков не разумею, живу по рыцарским понятиям, будто не в той эпохе родился. Сначала голову срубаю, потом обвинение предъявляю. Если бы я начал по-хорошему договариваться, бишоп ее ни за что не отпустил бы. А так, глядишь, я бы и без твоей помощи ее отбил бы. Но тебе все равно спасибо. Некоторое время Герман молчал, обдумывая слова Джона, а потом сказал:

— Да, ты прав, по-другому эту ситуацию разрулить было бы трудно. Но такое вообще не должно происходить! И про полукровок ты загнул мощно…

— Да, кстати, насчет полукровок, — сказал Джон. — Не хочу ничего утверждать, но пока я шел по рынку, мне показалось, что полукровок в Барнард-Сити никак не меньше, чем чистокровных орков. А у леди Абигайль, по-моему, вообще все рабы — полукровки.

— Наблюдательный, — проворчал Герман. — Ты прав, все так и есть. Но говорить об этом не принято. Чистокровные орки хороши в стаде или на плантации, но в городе от них больше вреда, чем пользы. Поэтому закон о чистоте крови в Барнард-Сити фактически не действует. Все это знают, но все делают вид, что ничего не замечают. Так удобнее. Но вслух об этом говорить не надо, все подумают, что ты дурно воспитан и вообще глуп.

— Понял, — сказал Джон. — Стало быть, когда я задвинул про полукровок, я выразил общее мнение, которое вслух высказывать не принято. Именно это развеселило народ, верно?

— Верно, — кивнул Герман.

— А когда бишоп меня обвинил, что я полукровка, он просто глумился? — подала голос Аленький Цветочек.

— Не глумился, а воспользовался твоей глупостью, — ответил Герман. — Обращаясь к высокородным, всегда говори просто и односложно, как чистокровная орчанка. Станешь говорить нормально — собеседник подумает, что ты над ним насмехаешься. Дескать, я знаю, что нарушаю закон, но мне на тебя наплевать. Понятно? Аленький Цветочек промолчала.

— Интересно, куда Длинный Шест подевался? — спросил Джон, обращаясь непонятно к кому.

— Понятия не имею, — ответил Герман. — Либо убежал, либо поймали. Если убежал — придет домой. Если поймали — он уже мертв. Нападение на патруль ему ни за что не простят. Впредь дрессируй своих рабов лучше. И это не только к Длинному Шесту относится. Ты меня извини, Джон, но я попрошу Аби, чтобы ее рабы твою наложницу со двора больше не выпускали. А тебя я бы хотел попросить от нее избавиться, потому что она дура. Но ты ведь не согласишься, правда?

— Не соглашусь, — вздохнул Джон. — Знаю, что дура, но… Может, потом…

— Давай я тебе нормальную наложницу подберу, — предложил Герман. — Или сразу двух. А эту на мясо сдадим.

— На мясо — это как? — не понял Джон.

— Ну, в орочью столовку, — пояснил Герман. — Провинившихся рабов обычно туда отправляют. Она, правда, тощая, но на десять долларов должна потянуть. А если перед взвешиванием водой напоить — точно потянет. Некоторое время Джон размышлял, затем сказал:

— Нет, это преждевременно. Спасибо за предложение, Герман, но я считаю, надо дать ей еще один шанс.

— Как знаешь, — пожал плечами Герман. К этому времени они как раз подошли к воротам.

— Иди, дура, — сказал Герман и подтолкнул Аленького Цветочка кулаком в поясницу, не больно, но очень унизительно.

Она переступила порог, и тут силы ее оставили. Она привалилась спиной к стене, сползла по ней вниз, и зарыдала во весь голос.

— Оставь ее, пусть проплачется, — услышала она голос Германа. — Пойдем, Джон, побеседуем. Я, вообще-то, к тебе по делу пришел.

Когда Герман и Джон пошли от ворот к крыльцу, Аленький Цветочек перестала плакать и увязалась за ними. Они поднялись на третий этаж, Аленький Цветочек хотела пройти вместе с ними в гостевые апартаменты, но Герман преградил ей путь.

— Сиди здесь и думай над своим поведением дурацким, — строго сказал он. — Будь я твоим хозяином, точно бы на мясо сдал, честное слово.

Аленький Цветочек ничего не ответила, только обиженно надула губки. Что-то подсказывало ей, что Герману сейчас лучше не перечить. Поэтому она послушно присела на край лежанки и отвернулась.

— Вот так и сиди, — резюмировал Герман. — Пойдем, Джон.

— Вообще-то, это я должен тебя приглашать, — заметил Джон. — Это же как бы мои апартаменты. Герман раздраженно махнул рукой, дескать, не придирайся к мелочам.