Сергей Афанасьев - Миниатюры

На трамвай я не пошел, хотя до офиса три остановки. Житель северной окраины Новосибирска, для меня 20 минут ходьбы — это рядом, рукой подать. За одним только хлебом столько ходим у себя на «Родниках». Поэтому, выйдя из пешеходной зоны я проигнорировал трамвайные остановки (2 марки за 3 минуты поездки — при компостировании отмечается время, 3 марки — 6 минут поездки, и там дальше еще какие- то расценки, например, если один билет на четверых то дешевле, чем четверым по отдельности, человек с велосипедом — уже другая цена — это я вспоминаю изображение на кнопках на аппаратах по продаже билетов, с ребенком — третья, и т. д.). И на трамвае я ездил только когда возвращался из русского магазинчика «Nostalgia» (харьковчане его ведут), с тяжелыми авоськами, наполненными гречкой (которая больше нигде не продается), рыбой вяленой и копченой (которой тоже здесь нет — немцы почему-то не любят рыбы). А русская водка есть в любом магазине. «Горбачев» в основном, произведена русской колонией в Берлине, как написано на этикетке.

Обогнал пожилую парочку, говорящую по-русски. Это и не удивительно. По официальным данным, в Дюссельдорфе проживает 700 тысяч человек, из которых 120 тысяч составляют русские. Причем, русские, приехавшие на постоянку, а не временно, как я, почему-то перестают быть русскими и общаться с ним становится неинтересно. Поэтому, наверное, я и не хожу на русскую дискотеку «Распутин».

Уже пройдя под мостом и пересекая небольшую улицу, я вдруг услышал за своей спиной торопливый немецкий говор. Не сразу понял, что обращаются ко мне. Такого еще не было. Остановился. Удивленно обернулся. Меня торопливо догоняла очень красивая (что уже само по себе удивительно), стройная, худая, высокая немка. С тяжелым чемоданом. Явно чем-то взволнована. На ходу она быстро тараторит по-немецки, обращаясь ко мне. Я ничего не понимаю. Из немецкого знаю только «швайн» (свинья или, относительно югославского гриль-бара к которому я привык — свинина), «айн-цвай-драй» (когда заказываешь количество пива), и конечно же — «бир» — пиво. А еще лучше — альт- бир (4 марки за кружку, тогда как бутылка пива — 1 марка) — пиво, сваренное по старинным рецептам, коричневого цвета, по вкусу совершенно ни на что не похожее в сравнении с тем пивом, которое продается в России. Но местные официанты, как правило — югославы, или еще какие-то словаки (сербы, хорваты и т. д.), обязательно переспрашивают, произнося это слово (бир) как-то по другому (то ли биер, то ли вообще бие). И мне в таких случаях приходилось тыкать в меню пальцем — для понятливости — вот это, альт-бир, мол.

— Сорри, — говорю я девушке. Да и зачем мне, помимо английского, знать еще и немецкий, когда в нашей группе два американца, четверо русских и только один немец, да и тот совершенно свободно, причем гораздо лучше меня, говорит по-английски, что, кстати, существенно затрудняет наше с ним общение — уж больно быстро говорит, ничего не успеваешь уловить, сказывается малая разговорная практика. — Онли спик инглиш, — добавил я, ожидая, что она сейчас также быстро затараторит по-английски и мне придется напрячься, чтобы понять ее.

— Инглиш, — с огромным разочарованием произносит блондинка, ставя чемодан на булыжную мостовую. А глаза у нее такие — вот-вот готова расплакаться.

Видя, что я стою (удивленный тем, что ко мне здесь вообще обратились), она снова что-то быстро лопочет по-немецки. Наконец я в этом неразборчивом потоке улавливаю знакомое мне немецкое слова — хауфбанхоф — вокзал то есть.

— Хауфбанхоф? — переспрашиваю я на всякий случай.

— Я, я, — говорит она почти радостно, энергично кивая головой и снова что-то тараторя на своем.

Поняв, что ей действительно нужен вокзал, а не что-то еще, и зная, как до него дойти пешком (15 минут отсюда) и совершенно не представляя, как проехать на трамвае, который является основным видом транспорта, и ходит строго по расписанию, и к тому же на каждой остановке вывешен план движения маршрутов по всему городу, плюс — временной график движения маршрутов по данной остановки, я разворачиваюсь в сторону его предполагаемого местонахождения, вокзала то есть.

— О-кей, — уверенно говорю я. — Форвард, — показываю я рукой направление вдоль улицы. — Зен лефт, энд форвард онсе мо. Уан хандред мите. Энд уанс мо лефт.

Девушка с тоской покрутила головой. Явно совсем ничего не поняла. А по лицу видно, что очень расстроена. Вот-вот заплачет. Она снова что-то жалобно затараторила по- немецки.

Я грустно улыбнулся, снова включил английский, пытаясь объяснить ей (в том числе помогая и жестами — для наглядности), как дойти до вокзала.

Бесполезно.

Так мы мучались с ней минут десять-пятнадцать.

— Ну я не знаю больше как еще объяснить! — наконец в сердцах восклицаю я по- русски.

— Русский!? — тут же вырывается у нее. Руки ее бессильно опускаются. И вся она становится какой-то беззащитной.

Немая сцена (почти по Гоголю).

Оказалось — бывшая учительница немецкого языка, устроилась на работу по уходу за детьми. Время такое, был массовый отток наших девчонок, именно нянечками. Я даже переписывался по интернету с одной девушкой, победительницей какого-то конкурса красоты, которая усиленно учила немецкий, и в конце концов получила вызов в Германию. В Бремен, если я не ошибаюсь.

Дорогу бывшей учительнице немцы (к которым она сейчас и едет) оплатили. С собой — денег не было вообще никаких (что меня не удивило, т. к. я сам приехал в Германию вообще без каких-то денег — кроме российских на обратную дорогу — и до сих пор помню глаза паренька в штатском, остановившем меня на питерской таможне с вопросом — сколько я везу с собой валюты).

Итак, учительница. На вокзале ее должны были встречать и отвезти на электричке в Дуйсбург, или еще куда-то. Но почему-то автобус, на котором она ехала, по каким-то причинам, высадил пассажиров раньше, не доехав до вокзала. А денег у нее, как я сказал, нет. А электричка должна уже скоро уйти. И что ей делать — совершенно непонятно.

Я молча взял ее чемодан.

— Пошли, — только кивнул я ей.

И мы отправились на вокзал, двое русских, затерянных в Европе.

10 июня 2005 г.

Творчество — это единственная возможность побыть богом. Самому создать мир, застроить его городами, заселить разными людьми. Наделить этих людей положением и характерами. И посмотреть — как у них там все закрутится? Что из этого выйдет? Ведь не секрет, что зачастую персонажи писателей вдруг начинают жить своей собственной жизнью.

Наверное, так возникло и христианство. Какой-то писатель древности, уставший создавать свои собственные миры, вдруг подумал, что и он сам, и мир, который его окружает — возможно, тоже был кем-то уже придуман на самом деле? И он — простой персонаж, заживший своей жизнью?