Игорь Николаев - Там, где горит земля

Когда память о первых, самых страшных годах Вторжения чуть сгладилась, на могилу Константина принесли много мусора. Монарха обвиняли в недальновидности, многочисленных ошибках, просчетах, сотнях тысяч, даже миллионах жертв, которых можно было избежать. Но Александра не было среди критиков, а когда в его присутствии некто позволял себе дурное слово в адрес покойного, медик, как правило, отвечал без промедления. И отнюдь не всегда — только словами.

Цель его долгого пути уже виднелась впереди – длинный узкий шпиль, издалека похожий на иголку, устремленную ввысь. Александр почувствовал неожиданную усталость, сковавшую ноги свинцовыми оковами. Повинуясь порыву души, он остановился и лёг навзничь, бездумно уставившись в синее небо. Прожужжало какое‑то насекомое, наверное, пчела или шмель. В стороне стрекотал сверчок, выводя монотонную руладу.

Все казалось таким мирным, спокойным…

Да, война закончилась, но мир не пришел вслед за ней. Кто‑то из экипажа «Пионера$1 — субмарины, совершившей разведывательный рейд в мир Евгеники — оставил в своих записках страшноватое наблюдение:

«Нельзя победить врага, не уподобившись ему хотя бы в малости. Нельзя победить того, кто лишён души, и сохранить собственную в чистоте. Харон уже везёт нас, весь наш мир, в неизвестность. Никому не дано вернуться обратно».

И он оказался прав.

Прежний мир исчез, растворившись в прошлом. Он остался лишь в книгах, фотографиях, кинографических лентах и зыбкой, неверной людской памяти. Золотой Век, великое и сказочное время, которое ушло безвозвратно. Отвоевав свободу и саму жизнь, Империя и Конфедерация стали друг против друга на развалинах старой цивилизации – огромные флоты, миллионные армии, вооружённые современным оружием, закалённые свирепыми боями. Но главное – знающие, что можно все.

Евгеника погибла, но успела перелить толику своей ядовитой крови в жилы Мира Воды, показав, что такое настоящая война, не скованная никакими правилами, законами, нормами. Война, которая заканчивается только когда последний враг брошен под ноги победителя окровавленным трупом.

«Пока придерживаются правил, это не война, а забава.

Война начинается тогда, когда закону приходит конец».

[Герберт Уэллс «Самовластье мистера Парэма»]

Великие державы вновь делили мир, и никто не собирался уступать, пребывая в твердой уверенности, что честно заслужил свое – трудом и кровью. И ещё пять лет после Победы легионы двух титанов и их сателлитов пробовали друг друга на прочность.

Разум все же переборол приобретенные инстинкты хищника, и когда казалось, что ограниченная война вот–вот перерастет в новое побоище, ещё страшнее прежнего, военные опустили мечи, пропуская вперёд дипломатов и политиков. Мир выздоравливал – медленно, тяжело, с мучительными рецидивами. Но выздоравливал.

Высоко в небе, в ультрамариновой синеве, не имевшей ни краёв, ни дна, чертил тонкую белую линию сверхзвуковой самолет. Тихий, на грани слышимости шум двигателей, следовал за ним, наглядно доказывая тезис о расстоянии и скорости звука. Наверное, пассажирский трансконтинентал, на таком летал старший сын Александра, пилот гражданской авиации. А младшая внучка собралась «пайти в космолетцы», чтобы стать первым человеком (и первой девочкой!), которая ступит на Луну.

Война уничтожила богатую и многообразную индустрию Мирового океана, перечеркнула десятилетия романтической эпохи, когда человек был равен божествам моря. Экономисты предрекали, что повторный поход в Глубину неизбежен, но ренессанс случится не ранее чем через четверть века. Человечество вынужденно ушло из океана, но воспарило вверх, в атмосферу и выше – в космос.

Дирижабли, гиропланы остались важным и почтенным инструментом воздушных перевозок и иных работ, но теперь с ними соперничали быстрокрылые самолеты и ракеты. Стремительно развивалась индустрия искусственных спутников, обеспечивавших радио- и телевизионное вещание, связь, картографию. А то, что очень скоро первый человек шагнет за пределы атмосферы – было настолько понятно, что даже не нуждалось в каких‑то обоснованиях. Вопрос ставился лишь «когда же, наконец?» и «кто окажется первым?». Так что чаяния внучки Поволоцкого были не такими уж и сказочными…

Тело наполнилось лёгкостью, как будто близость к земле вытянула усталость и добавила сил. Оставшийся путь Александр проделал быстро, размашистым шагом, почти не чувствуя одышки.

Стела из темно–коричневого, почти черного гранита, уходила ввысь на десять метров. Восемь граней, полированных до блеска – по одной на каждый батальон гвардейской бригады Петра Зимникова, включая англичан, танкоистребителей и ратников, с которым бок о бок сражался Таланов. Золотые буквы на черном фоне – имена, тысячи имён и фамилий. Все погибшие на поле боя, пропавшие без вести, умершие в госпиталях. Александр обошел памятник, всматриваясь в надписи, ища знакомые имена, но букв было слишком много. Бригада погибла почти в полном составе. Остались лишь те, кому «повезло» оказаться ранеными и отправленными в тыл до первого атомного взрыва.

После войны история сводной гвардейской бригады долго, старательно разбиралась историками и исследователями, далеко не все из них проявили похвальную и должную добросовестность, а то и обычную честность. Действия соединения и его командира критиковались с самых разных сторон, решения объявлялись необдуманными и ошибочными, а сам ход баталии зачастую назывался «хаотичным», даже «бессмысленным». Таких «знатоков» Александру тоже случалось укорять и опровергать. А иногда и бить.

Вокруг стелы шел узкий пояс, так же из гранита. И тоже с буквами, складывавшимися в надпись. Поволоцкий знал, что здесь написано, но все же прочитал полностью:

«Железный ветер бил им в лицо, но они продолжали сражаться, и чувство суеверного страха охватило противника: смертны ли те люди?»

Слова, которые произнес Иван Терентьев в октябре пятьдесят девятого, перед штурмом приюта имени Густава Рюгена, когда казалось, что это – конец, и никто не уйдет живым. Откуда они стали известны тем, кто установил стелу?.. Медик не знал. Но лучшей эпитафии здесь быть не могло.

Он опустился на колени и тихо проговорил окончание, которое, казалось, было давно забыто, но внезапно всплыло из глубин памяти. Как будто Александр слышал его не тридцать два года назад, а буквально вчера.

— «Да, они были простыми смертными, и мало кто уцелел, но они сделали свое дело».

Повинуясь неосознанному, мгновенному порыву, он положил ладони на гладкую каменную поверхность и закрыл глаза. Налетевший ветерок зашумел, заскользил по граниту, выпевая глухую замогильную песню, и Александр зажмурился, боясь открыть глаза. Как будто вокруг снова простиралась выжженная пустошь, усеянная трупами и сожженной техникой, к небу поднимались черные дымы, а на землю опускалась смертоносная радиоактивная пыль.