Farsi Rustamov - FLATUS VOCIS

Арина отскочила от дверей и шлепнулась в крутящееся кресло перед компьютером. Она отчетливо вспомнила, где ей встречался сегодняшний незнакомец.

Серебристая Alfa Romeo бесшумно и плавно вкатилась во двор. Стая неуклюжих ворон взмыла в вечернее хмурое небо. Артемий перепрыгнул через лужу, щелкнув кнопкой на ключе, и облизанный ветрами аэродинамических труб блестящий ларец за его спиной, издав жалобный писк и моргнув обеими фарами, закрылся на все свои хитрые засовы.

На маленькой лавочке у самого подъезда сидела девушка в капюшоне, закрывавшем ее лицо.

– Здравствуй, Арина! – улыбнувшись, сказал Артемий.

– Мерзавец! – закричала она. – Отвечай, что все это значит? Ты ко всем приходишь так, что после этого они бросаются вниз головой с Кузнецкого моста?

– Мы собираемся говорить об этом прямо здесь или выйдем сразу на Красную площадь с мегафонами в руках и скандирующими толпами за нашими спинами? – улыбаясь, спросил Артемий и открыл перед Ариной дверь.

Она удивленно посмотрела на него и неуверенно вошла в подъезд.

Как только двери лифта закрылись, Артемий наклонился к самому уху Арины и шепотом спросил:

– Он оставил какую-нибудь записку?

Сердце Арины заколотилось в груди, словно кошка в картонной коробке.

– Он написал, – произнесла она, почти теряя сознание, – «Я не могу ждать своей смерти всю жизнь».

– Бедный Паша! – усмехнулся Артемий. – Это так банально, так глупо, и так предсказуемо.

Лифт замер на последнем этаже роскошной московской высотки. Голова у Арины кружилась, будто она в дикий шторм на большом корабле танцевала вальс в бабушкиных толстых очках.

Замок щелкнул, дверь распахнулась, и яркий свет ударил в глаза. Перед Ариной предстало жилище столь странного вида, что ему вряд ли нашлось бы место даже в самом смелом архитектурном журнале.

Вместо полов в прихожей толстым слоем были насыпаны белые фарфоровые шары размером с грецкий орех. Все они были исписаны какими-то платиновыми знаками, не похожими ни на китайские, ни на египетские, ни на какие-либо иные из известных иероглифов. Можно было перебрать сотню, но не найти и двух похожих.

На противоположных стенах цвета индиго были сделаны барельефы, изображавшие крылатых волков в червонно-золотых звездах. На двух других, выкрашенных в яркий карминовый цвет, алые волки с развевающимися крыльями застыли в долгом прыжке. Стоило сделать шаг по комнате, как свет в прихожей начинал мерцать, меняясь с красного на синий, отчего волки пускались бежать по стенам, оборачиваясь, то причудливо плывущими по ночному небу созвездиями, то фиолетовыми призрачными тенями. Целая комната быстро вращалась в мерцающем свете, и всякий стоявший в ней оказывался словно бы в центре бешено вертящегося куба, по стенам которого метались крылатые волки.

Арина схватила Артемия за руку, и он молча провел ее в зал. Здесь ее глазам открылись куда более удивительные интерьеры.

Громадный зал по периметру был уставлен медными статуями в человеческий рост. Их было не меньше пятидесяти, и все они служили причудливыми полками для книг. У одной для этого было проделано прямоугольное отверстие в груди, у другой – книги были выставлены веером за спиной, образуя подобие ангельских крыльев. У скульптуры, изображавшей стройную восточную женщину, они лежали стопкой на голове, а у той, что застыла в танце – скрывались в складках развевающегося платья. У скульптуры музыканта в молдавском национальном костюме меха гармони были набраны из редкого издания?uvres completes Максимилиана Робеспьера, а у французского шарманщика инструмент был сделан из восьмитомника Флобера под редакцией Луначарского и Эйхенгольца.

Некоторые скульптуры были закреплены перпендикулярно стенам. Одна из таких композиций представляла барельефный рояль в проекции сверху и пианиста, торс которого нависал со стены параллельно полу. Клавиши рояля образовывались восьмьюдесятью шестью томами Энциклопедии Брокгауза и Эфрона. Над их золотыми корешками взметнулись тонкие пальцы медного пианиста. Из противоположной стены в зеркальном ракурсе выступал торс человека с веслом. Лавки в барельефной лодке, которую он, борясь с гравитационной стремниной, словно бы пытался причалить к потолку, образовывались ровными рядами Miscellaneous Works Томаса Юнга и Philosophiae Naturalis Principia Mathematica Исаака Ньютона.

В правом углу комнаты размещалось скульптурное изображение Папы Павла IV, привлекавшего внимание необычностью композиционных решений. Здесь ревнитель католической веры представал в полном облачении, но с каким-то явно не подобающим его сану лотком, похожим на тот, с которым в сталинскую счастливую пору общепитовские барышни в накрахмаленных кокошниках разносили по цирковым рядам шоколадное эскимо. Переднюю грань лотка украшала гравированная надпись Index librorum prohibitorum. Представленный в столь чудаческом виде, глава Ватикана нес в народ сочинения Вольтера, Джордано Бруно, Джона Оуэна, а также уже знакомый Арине труд профессора Двенадцатитаблицина. Слева от него красными авангардными буквами на белом фоне светился корешок какого-то, судя по всему, футуристического издания «Рево-ever-люция», а в самом центре стояла увесистая книга с явно псевдонаучным названием «Реконструкция индоевропейских иероглифов».

Арина медленно тонула в загадочной паутине интерьеров. В полном изумлении от увиденного, забыв о том, что привело ее в этот странный дом, она плавно опустилась в стоявшее посреди зала кресло и закрыла глаза.

В комнате тихо заиграла гитара. Звуки фламенко маслянистыми струями вытекали из хитроумных реторт цифровой обработки, сплетаясь в смоляные косы реверберирующих андалузских гармоний, переливаясь в пространстве каплями флэнджерной ртути и превращаясь в тонкую серебристую амальгаму, немедленно коснувшись слуха.

Холодная ладонь дотронулась до щеки Арины. Тонкие пальцы скользнули по коже, проведя плавную линию от века, до виска. Не отрываясь, они медленно очертили контуром ее лицо до подбородка. Потом, словно стирая слезу, скользнули вниз с ее ресниц, коснувшись уголка губ.

Арина чувствовала дуновение ветра, атласными лентами лижущего ее тело. На мгновение все замерло, и когда ей уже захотелось открыть глаза, она внезапно оказалась в крепких объятиях, жадно впиваясь в целовавшие ее губы.

Запах талого снега струился через открытое окно спальни. Субботнее апрельское утро в амидоловом мутном растворе туманов проявлялось из сумеречных галогенидов реальности чистым серебром праздной городской суеты.

Арина лежала на огромной кованой кровати и разглядывала рыб, медленно плавающих в самом удивительном аквариуме, который она когда-либо в жизни встречала.