Игорь Поль - Личный номер 777

Он пришел в себя от безумного, бесконечного холода. Казалось, кристаллы льда вот-вот разорвут мозг и вывернут суставы наизнанку. Глаза с трудом различали свет — тусклый, немигающий, неестественно белый, с каждой секундой становившийся ярче. Где это он? Он тряхнул головой, чтобы там хоть немножечко прояснилось. Он что, получил по башке прикладом? Или это отходняк после крутейшего прихода, какой бывает, если смешать боевой стимулятор с джином и запить этой дрянью пару обеззараживающих капсул из штатной аптечки?

Его свет погас и возник вновь без предупреждения. Сознание рассыпалось в пыль подобно запущенной в стену пивной бутылке. Трещины в стекле преобразовались в бездонные пустоты. Кто-то безжалостно сжег его память и для пущей надежности растер пепел ногой, хотя он не помнил, кто, где и когда. В общем, на мозги надежды не было. О себе он знал только, что когда-то был солдатом и что это ускользающее знание — единственное, что связывало его с реальностью: странно вывернутой наизнанку, запахом и какими-то неуловимыми оттенками напоминавшей казарму в базовом лагере. И где приходится орать, чтобы тебя услышали сквозь грохот гаубичных батарей. Да, вот он, этот знакомый барабанный гул. И резкий голос, что пытается перекричать его.

— Подъем, подъем, детки! Хватит разлеживаться! — эхом отдавалось от стен узкого и длинного, как нора, помещения.

Голый жилистый паренек напрягся, резко сел и открыл глаза. Воняло здесь, как в преисподней. Запахи смешивались в забористый коктейль: крепкий пот, холодное железо, пары спирта и какой-то невообразимой неопознанной химии. Короба вентиляции порождали тягучий гул, от которого закладывало уши. Зубы выстукивали дробь. Трясущиеся мертвецы осторожно выползали из гробов с откинутыми стеклянными крышками. Клочья пара таяли в холодном воздухе.

— Не стоять, не стоять! Следуем по синей стрелке. Все в душ. Горячий душ, парни!

Медленно, будто на пробу, он опустил босые ноги на решетчатый пол. Металл оказался неожиданно теплым. Зачем-то он ощупал голову. Обнаружил, что лыс, как колено. Парень позади него медленно опустился на колени, оперся рукой о стену. Через мгновение его вывернуло наизнанку.

— Боже, ну и вонь! Шевелись, шевелись!

Обрывочный образ: горячие камни, жажда, ночь, похожая на сумерки, красная луна на сером, будто присыпанном пылью небе; какие-то вялые тени, разморенные удушливой жарой, короткие ослепительные вспышки и хаотичное мельтешение зеленых огоньков, уносящихся в темноту. Образ мелькнул и сразу угас, не дав ни малейшей наводки ни на то, что случилось, ни на то, где и когда это было.

Он встал и медленно двинулся туда, куда указывали светящиеся стрелки на стене. Низкий потолок давил на плечи. Капли ледяного пота скатывались по телу, щекотали бока, отчего становилось еще холоднее.

Среди того очень немногого, в чем он был абсолютно уверен, было твердое знание, что он был мертв и что его смерть случилась где-то далеко отсюда. Все воспоминания об этом неприятном моменте представляли собой мешанину бессвязных, повторяющихся чувств: жуткий, безысходный страх, жалость к себе и ледяная решимость, из тех, что ощущаешь, когда загнан в угол. Остальное — набор бесполезных деталей и смутных образов. И еще он никак не мог вспомнить, как его зовут. Имя вертелось в голове, но при попытке сосредоточиться бесследно исчезало. Надписи на переборках были знакомы, значит, он умел читать. Голос выкрикивал понятные слова, значит, он понимал местный язык. Он умел ходить, дышать, смотреть и слушать. Напрягшись, мог вспомнить организацию медицинского обслуживания и связи, особенности тактики малых подразделений в труднодоступной местности, правила выбора укрытий, теорию обороны от превосходящих сил противника и значение фактора внезапности в городском бою. Остальное представляло собой цветные стекляшки разбитой мозаики, обрывки чувств и мыслей, причем как своих, так и неизвестно чьих.

— А ну, живей, космические волки! Шевели ногами! Все в душ!

Резкий голос принадлежал краснощекому пучеглазому человеку со шрамом на лице — единственному среди присутствующих, на ком была одежда. Покрой ее явно относился к военному типу. На петлицах тускло поблескивали знаки различия.

— Чего уставился, дружок? Валяй за стрелкой.

Знаки различия… Отчего-то ему показалось, что этот парень с петлицами старшего сержанта должен относиться к нему с бо́льшим уважением. Он не помнил, почему, но очень надеялся, что эти провалы в сознании — явление временное. Может быть, когда память к нему вернется, ему будет гораздо хуже, чем сейчас, но это хотя бы даст ему возможность сориентироваться. Несмотря на холод и мрачное окружение, он был настроен оптимистично. Он все вспомнит. Может, чуть позже. Но обязательно вспомнит.

Губы парня шевельнулись, словно пробуя слова на вкус. Он хрипло и неуверенно изрек:

— А повежливее нельзя… дружок?..

Человек в оливковом комбинезоне и кепи, засунутом под погон, вытаращил глаза, словно вдруг обнаружил, что с ним заговорил зерноуборочный комбайн.

— Повежливее?.. Дружок?..

Затем он сверился с маленьким электронным планшетом и дурашливо прогнусавил:

— Прощения просим, ва-систво! Пожалте в душик. Уж не побрезгуйте. И не извольте гневаться, ежели мыльце в глазки попадет. — И внезапно рявкнул, да так, что шея у него побагровела от натуги: — Шевелись, свогач, твою дивизию мать, пока я тебя шокером не пошевелил! Бегом в душ, рядовой! Еще раз раскроешь хлебало — пожалеешь! Слышали? Всех касается! Ноги в руки, обмылки! Шире шаг!

Он отшатнулся от брызг слюны и продолжил путь. Рядовой. Значит, теперь он рядовой. Что-то подсказывало ему — какое-то смутное, интуитивное воспоминание, — что и в прежней своей жизни он уже побывал в подобном окружении, так что можно было с уверенностью предположить, что его теперешнее состояние — просто новое воплощение привычного образа.

«Слишком стар для рок-н-ролла, — мелькнуло в голове, — и слишком молод, чтобы умереть…»

Он усмехнулся. Ладно, ближе к реальности. А текущая конкретная реальность выражалась в следующем: он неожиданно очутился в армии, в месте, отдаленно напоминающем санпропускник. Он понятия не имел, как здесь очутился, но ему сразу же стало ясно, что прочие гости тоже попали сюда неведомым образом и, как и он сам, все они пребывают в растерянности. В глазах голых парней, толкущихся в очереди в душ, он различал характерную, отупелую безучастность.

Человек в комбинезоне с закатанными рукавами по-свойски подмигнул ему и протянул бумажный стаканчик. На груди у него красовалась эмблема — красный крест под человеческой фигуркой с разведенными в стороны руками.