Игорь Николаев - Там, где горит земля

Их действительно было трое, из них двое — в стандартных военных комбинезонах химзащиты, покрытых кляксами камуфляжного окраса. У обоих на поясе антигазовая маска слева–сзади, «Догилев–Маузер» в деревянной кобуре справа. Глядя на их подогнанное снаряжение и аккуратно свернутые капюшоны, толстяк вновь остро ощутил неудобство собственного костюма. Эта пара осталась в коридоре, а в кабинет шагнул третий.

На нем не было никакой защиты, даже респиратора. Среднего роста человек казался выше из‑за безупречной выправки и черного плаща–реглана, похожего на мрачную сутану. Лицо без особых запоминающихся черт, с глубокими морщинами в уголках рта. Странный тип в странной одежде, совсем не подходящей для прифронтового района.

Нежданный гость сделал пару шагов и критическим взором осмотрел кабинет, словно хозяина вовсе не существовало. Посмотрев на одинокую лампочку без абажура и забитое куском фанеры окно, в которое частыми ударами колотился дождь, он чуть поджал губы. Оценив разбросанные по полу документы и разоренный стол, человек в плаще скривился, как от оскомины.

— Мне не нравится ваша дверь, — без вступлений сообщил он. Голос тоже оказался не слишком приятным – чуть надтреснутый, с болезненной хрипотцой, словно его хозяин долго болел ангиной.

— Ыэ–э-э… — только и смог выдавить из себя хозяин кабинета, не зная как реагировать.

— Я давно заметил, что об административных талантах человека можно судить по тому, как он обустраивает рабочее место во время кризиса, — пояснил гость. – Кабинет начинается с двери, и у вас она… не внушает доверия.

— Вы… кто?.. – пробормотал, наконец, толстяк, старательно накачивая себя злостью, пытаясь возжечь огонь уверенности и начальственности.

Гость сунул за пазуху руку и извлёк из внутреннего кармана плаща сложенный вчетверо лист бумаги, закатанный в прозрачную непромокаемую пленку.

— Генеральный инспектор дорожных войск, Иван Терентьев, — веско сообщил он, протягивая документ для ознакомления.

Толстяк изучил удостоверение с такой тщательностью, будто проверял на фальшивость свои драгоценные облигации, но грозная бумага оказалась в полном порядке, включая размашистую подпись императора.

— К делу, — отрывисто предложил Терентьев, пряча удостоверение обратно. – Восьмой опорный полностью парализован, движение остановилось, пробка на весь терминал. Девять автоколонн выстроились в очередь и ждут, когда противник сообразит, что происходит, и организует налёт. Кто персонально виноват в этом?

— Э–э-э… присядете? – предложил начальник узла, лихорадочно пытаясь выиграть время.

— Нет, — отрезал Терентьев.

— Видите ли… — начальник сумел‑таки перебороть первый приступ паники и привычно приготовился завести традиционную песню о непреодолимых трудностях, стихийных бедствиях и некомпетентных подчиненных. Ранее это почти всегда действовало, а если и не подействует, главное – выиграть немного времени. Совсем немного, только чтобы найти заветный конверт и выйти из здания…

— Не вижу, — неприятный голос Терентьева обрезал плавную нить оправданий словно ножницами. Инспектор сделал шаг вперёд и теперь возвышался над толстяком, сверля его тяжелым взглядом.

— Вы не поняли. Меня не интересуют оправдания, — веско, отчетливо выделяя каждое слово, произнес Терентьев. – Меня интересует персональная ответственность. Кто лично виноват в том, что опорный пункт номер восемь парализован? Вас подвели снабженцы? У вас некомплект личного состава? Узел подвергнут бомбардировке?

Под неотрывным взглядом непроницаемо темных глаз начальник ещё с полминуты пытался объяснить инспектору, как все так получилось. И с ужасом понимал, что с каждым словом скатывается к бессмысленному и жалобному блеянию.

— Достаточно, — оборвал его Терентьев. – Что вы искали среди бумаг в такой спешке и таком беспорядке?

Секунд десять он ожидал ответа, молчаливый и неподвижный, как изваяние безжалостного божества. А затем просто развернулся и вышел, сделав знак бойцам, ожидавшим у входа. Толстяк попытался вскочить, зацепился увесистым пузом о край стола. Слова застряли в горле, начальник бешено жестикулировал, уже понимая краешком сгорающего в панике сознания, что его судьба была только что измерена и взвешена страшным человеком в черном кожаном плаще.

Дождь усиливался, потоки воды бессильно колотили по крыше, стучали в стены и окна. Рокоту разбушевавшейся стихии вторили нечленораздельные вопли – кого‑то вытащили во двор, под аккомпанемент мольбы о пощаде, обещаний все исправить и чего‑то ещё. Понять, чего именно, помешал сухой, резкий звук выстрела.

Терентьев сложил руки на столе. Перед ним сидели пять мужчин, все, за исключением одного — в возрасте, с сединами – руководители направлений транспортного узла. Их вид, сурово–сосредоточенный, невероятно контрастировал с обликом безвременно упокоившегося начальника, и Иван мимолётно подивился – как все‑таки причудливо тасует людей административный аппарат. Причем независимо от времени и устройства общества. Что в привычном ему социализме, что в здешнем просвещенном империализме – на руководящих постах с удручающим постоянством оказывались мерзавцы или просто дураки. А достойные люди тянули рабочую лямку под управлением тупого карьериста.

— А так можно? – осторожно, но серьезно осведомился самый молодой из пятерых, косясь в сторону окна. – Расстрелять даже без трибунала…

— Можно, — кратко отозвался Терентьев. – Как генеральный инспектор рода войск, я могу все, потому что юридически любое моё распоряжение представляет собой «тень» имперского указа. А власть Его Величества у нас по конституции абсолютна и превыше любого закона. В том числе и закона об особой подсудности за хищения и должностные преступления в прифронтовой зоне.

Произнося слова «об особой подсудности» Терентьев дёрнул щекой, но справился с непонятным для присутствующих раздражением.

— Итак, у нас очень мало времени, — сообщил он присутствующим. – Но я все же потрачу четверть часа на то, чтобы вкратце обрисовать ситуацию. Для лучшей мотивации и понимания.

— Господин инспектор, — вступил в разговор самый старший, машинально, по многолетней привычке поглаживая густую бороду «купеческого» образца. – Давайте начистоту… Слухи говорят правду? На фронте скверно и все держится едва–едва?

— Слухи лгут, — с бесстрастным спокойствием констатировал инспектор. – Вчера вечером «семерки» использовали атомные заряды. Фронт прорван на всю глубину.

— Эх ты ж, твою растудыть в расколесицу… — начал было «купец» и осекся.

— Примерно так, — подтвердил Терентьев. – Фланговые удары притормозили их, но только на время. Сейчас Первая Бронеармия разворачивается для того, чтобы закрыть прорыв, а противник подтягивает резервы. На рассвете танкисты начнут рубиться насмерть с «черными братьями». От исхода этой баталии зависит вся битва. И может быть, исход войны.