Игорь Николаев - Там, где горит земля

— Эх ты ж, твою растудыть в расколесицу… — начал было «купец» и осекся.

— Примерно так, — подтвердил Терентьев. – Фланговые удары притормозили их, но только на время. Сейчас Первая Бронеармия разворачивается для того, чтобы закрыть прорыв, а противник подтягивает резервы. На рассвете танкисты начнут рубиться насмерть с «черными братьями». От исхода этой баталии зависит вся битва. И может быть, исход войны.

Взгляды транспортников синхронно устремились на стену за спиной инспектора, где висела крупномасштабная карта района с выделенными дорогами.

— Все верно, — сказал Терентьев, заметив это. – Основная рокада оказывается под ударом артиллерии, и уже сейчас её утюжит авиация. Таким образом восьмой опорный становится последним перевалочным пунктом, а трасса девять–два – это единственная дорога, по которой Первая танковая сможет получать подкрепления и снаряжение. У нас часа три, не больше… — он бросил быстрый взгляд в сторону окна. – А после автоколонны пойдут сплошным потоком. Иначе танкисты не устоят.

— Если дорога и наш терминал так важны… — бородатый прокашлялся. – Будет тяжело?

— Да. Поэтому я здесь. Восьмой переходит в моё прямое подчинение, а я держу прямую связь с командующим фронта. Сейчас все работает на танкистов.

— Будет тяжело… — повторил «купец», пряча глаза и готовясь произнести самое неприятное. – Они ведь, там, на другой стороне… не дураки. Верно?

— Не дураки. Поэтому как только они перегруппируются, на дорогу и терминал враги бросят все. Только бы отрезать Первую от снабжения. Вы ведь об этом?

— Да. Будет атом? И химия?

— Наверняка. Для этого и существует противоатомная и противохимическая защита. На меня так не смотрите, — Терентьев провел рукой по лацкану плаща. – Не успел переодеться. Мой комбез в броневике. Но ПВО нас прикроет, парни Кнорпеля уже в пути, а там где Кнорпель — враги летают мало и не долго.

Инспектор мог сказать ещё многое. Например, что гораздо менее масштабен, нежели мясорубка на севере но более опасен прорыв штурмовой дивизии «ягеров», которая сбила пехоту на левом фланге и устремилась вперёд, прямо к Восьмому опорному. А штурмдивизия — это отдельный батальон свертяжелых танков, отдельный батальон средних, танковый полк ещё из трех батальонов. Два полка мотопехоты на БТР, и не просто солдаты, а «ягеры». Ещё артсамоходы, артиллерия, миномёты… На пути у этой орды лишь гвардейская бригада полковника Зимникова, у неё много пехоты, но лишь неполная танковая рота, батальон «механиков» и ракетные танкоистребители, которые вообще экспериментальные. И бригада с жестоким дефицитом противотанковых средств должна задержать вражескую дивизию хотя бы на сутки.

Но вслух инспектор ничего подобного, разумеется, не сказал. Осмотрев всех присутствующих, Терентьев веско и сумрачно произнес:

— Фронт зависит от того, сможет ли Первая Бронеармия остановить прорыв «черных». А Первая зависит от того, получит ли она подкрепления, технику и снаряжение по нашей дороге. За работу. Восьмой опорный должен работать как часы, любой ценой.

Да, война не такая, какой мы писали её, —

Это горькая штука…

Свой шестидесятый день рождения Томас Фрикке встречал в одиночестве. Он привык отмечать праздники без лишних свидетелей, эта традиция брала корни из далёкого, полузабытого детства, в котором родители старательно пытались сделать из мальчишки «воспитанного, интеллигентного человека». Как правильно сидеть за столом, держать столовые приборы, вести светскую беседу во время принятия пищи… Терроризируемый непрестанной дрессировкой, Томас привык превыше всего ценить уединение – в работе, мыслях, еде и праздниках.

Минуло не одно десятилетие, Фрикке давно покинул отчий дом, забыл лица родителей. Он привык руководить тысячами людей и нести огромную ответственность. И тем не менее, значимые события Томас стремился справлять вдали от суеты и чужого общества – только он сам, наедине с собственными мыслями. Благо, теперь стареющий солдат имел для этого все возможности.

Те, кто посещал личный дом нобиля «ягеров» в Норвегии, близ города Молде, что расположен на северном берегу Румсдалсфьорда, зачастую удивлялись специфическим вкусам хозяина. Небольшой двухэтажный особняк был выстроен в классическом «новоготическом» стиле великого Цахеса. По слухам, ныне покойный архитектор собственноручно делал наброски для будущего обиталища не менее знаменитого воина. В отличие от обычных образцов «неоготики», здание не имело высоких иглоподобных шпилей, барельефов и башенок с горгульями. Но композиция антаблемента, асимметричных аркатур, гранёных колонн и высоких, очень узких окон с зубчатой окантовкой производила впечатление некоего сурового образа, загадочного лица с ускользающими чертами. Подобно тому, как знаменитые статуи пятиногих человекобыков Ассирии словно делали шаг навстречу путнику, дом Фрикке вселял в душу гостя долю неуверенности, заставлял ощутить себя предметом пристального внимания чужой и весьма суровой силы.

Некоторые даже говорили, что по уровню выразительности дом превзошел резиденцию Координатора в Эсгарте. Для кого‑то менее значимого, менее заслуженного такой слушок мог закончиться скверно, ибо никому не дано затмить величие первого человека Нации. Это так же противоестественно, как попытка отобрать лучший кусок у вожака волчьей стаи, не бросая ему прямой вызов.

Но для нобиля Координатор сделал исключение.

Томас вздохнул, прикрыв глаза, полной грудью вдыхая чистый воздух, не оскверненный ни единой посторонней ноткой благодаря сложнейшей системе вентиляции и фильтров. За последние два года Норвегия понемногу превращалась в зону экологической катастрофы – нефтяные промыслы работали на износ, с нарушениями всех мыслимых норм безопасности и эксплуатации. Но все невзгоды мира оставались снаружи, не смея проникнуть внутрь дома.

Выдохнув, Фрикке с лёгкой улыбкой ещё раз огляделся.

Столовая, служащая одновременно залом совещаний, была стилизована под «рыцарскую» старину, такую, какой её являло миру министерство просветительских и культурных изысканий. Вытянутое помещение с окнами шириной не более локтя, но высоченными — от пола до потолка. Вместо стекол в рамах – настоящий, тонко выделанный и пропитанный бальзамическими маслами пергамент. Для листов такого размера пришлось использовать туши крупных африканских животных, это слегка разбавляло строгую тевтонскую простоту ноткой утонченной экзотики. Пергамент плохо пропускал свет, поэтому в зале круглосуточно горели светильники, хитроумно замаскированные под трехъярусные свечные люстры на кованых цепях.