Владимир Василенко - Тысяча черепогрызов

Мы находились в крошечной каморке, битком набитой длинными пластиковыми ящиками. В носу свербило от пыли.

Другого выхода, кроме потайной двери в торговый зал, найти не удалось, хотя, возможно, он и существовал. Во всяком случае, котяра как сквозь землю провалился. Может, спрятался где-нибудь между ящиков.

– Ну и долго нам здесь торчать? – яростно затерев нос, проворчал я. Жутко хотелось чихнуть, но из зала доносились какие-то голоса, причем беседа велась таким тоном, что желания выйти и присоединиться не возникало никакого.

– А я знаю? – огрызнулся Майк. Попытался поддеть крышку одного из контейнеров, но запечатаны они были наглухо.

– Не нравится мне все это… – со знанием дела молвил я, прислушиваясь к голосам из зала. Идея навестить дядюшку Берни завтра утром казалась мне все более разумной. Надо было послушать Майка…

Стараясь рассмотреть, что там происходит в зале, мы подобрались ближе к выходу. Я встал на корточки, заглядывая в щель между шкафами. Майк, наоборот, забрался на прислоненный к стене контейнер, пытаясь разглядеть что-нибудь сверху.

Выстрел раздался, как гром среди ясного неба. Вслед за ним – истошный вскрик того, в кого, как видно, пришлась пуля. Мы сразу опознали в бедолаге дядюшку Берни.

– Я жду ответа, старый пердун! – рявкнул некто с крайне неприятным голосом. – Ответа, который бы меня устроил. Иначе я прострелю тебе вторую коленку. Ну?! Где мои деньги?!

М-да… Ситуация, древняя, как само человечество. Так и вижу – пятьдесят тысяч лет назад. Земля-матушка. Вечер. Пещера. Какой-нибудь пра-пра-пра-и-еще-очень-много-раз-пра-дедушка Майка валяется на земле с раздробленным коленом. Над ним – здоровенный бугай в набедренной повязке и с огромной дубиной вопрошает: «Где мой кусок мамонта?»

– Вот дерьмо! – прошипел Майк.

Я подался назад от выхода, зажимая пальцами нос, потому как на меня снова навалилось неодолимое желание чихнуть. Наступил на что-то мягкое и слишком поздно сообразил, что это кошачий хвост. Котяра дико мявкнул и с такой яростью вцепился мне когтями в лодыжку, что я сам заорал в голос и дернулся в сторону, цепляя контейнер, на который взгромоздился Майк. Майк вместе с контейнером благополучно грохнулись, едва не придавив меня. Я отпрянул к стене, привалился спиной к штабелю ящиков и, шипя, затряс ногой, пытаясь сбросить зловредную животину. Но котяра ухватился за меня всеми лапами, прочно вцепившись когтями в штанину, а кое-где и в мясо, и мои попытки комментировал душераздирающим мяуканьем.

Зато, когда раздались выстрелы, его как ветром сдуло.

Я бросился на пол – благо, там уже лежал Майк и падать было мягко. Пули, пробивая стенд с оружием, влетали в каморку, с треском врезались в пластиковые ящики, визжали, рикошетя от стен, громко звякали, ударяясь во что-то металлическое у дальней стены.

– Вот дерьмо! – засопел подо мной Майк.

Вдруг стало очень-очень тихо. Мы лежали на полу, напряженно вслушиваясь и равномерно покрываясь крупными каплями холодного пота.

Снаружи донеслись шаги – тяжелые, четкие, каждый шаг – как удар молотка, вколачивающего гвозди в крышку гроба. Нет, серьезно. Не шаги, а воплощение неотвратимого рока.

Свет просачивался сквозь испещренную пулевыми отверстиями дверь, как вода через дуршлаг, поднятая пыль бурлила в косых лучах. Шаги грохотнули уже у самого входа в каморку, лучи света погасли, заслоненные темным силуэтом. Послышались четкие металлические щелчки – незнакомец, похоже, менял обойму в пистолете.

– Н-не стреляйте! – проблеял я, прежде чем Майк успел зажать мне рот.

– А ну, выходи оттуда, ублюдок! – рявкнул тип за дверью. Загремели сбрасываемые на пол винтовки, потом и весь стенд ушел в сторону, и над нами возник небритый детина в широкополой ковбойской шляпе.

– Не стреляйте, фримен! Мы тут… мимо проходили, – проговорил я, щуря глаза от света.

– Ха! Вылезайте оттуда, сопляки! – ухмыляясь, процедил небритый, покачивая пистолетом. – Ну-ну, пошевеливайтесь!

Мы с Майком, дружно задрав лапки кверху, выбрались из каморки.

По другую сторону от прилавка стояли еще два головореза, похожих на небритого, как братья, – загорелые чуть ли не дочерна, в выцветших на солнце комбинезонах, похожих на те, что надевают под скафандры. Оба вооружены. Дядюшка Берни сидел на полу в луже крови, зажимая левое колено обеими ладонями. Вид у него был, прямо скажем, не геройский.

– Кто такие? – рявкнул небритый, оттесняя нас подальше от увешанной оружием стены и мимоходом заглядывая в каморку, в которой мы прятались.

– Это… Гай, они ни при чем… – промычал дядя Берни. – Оставь их в покое!

– Не тявкай там, сморчок старый! Сам разберусь. Кто такие, спрашиваю?!

– М-мы… просто покупатели. Зашли в магазин, – начал я, пихнув Майка локтем. Майк стоит истуканом, исподлобья наблюдая за бандитами. На помощь его рассчитывать не приходится. В конфликтных ситуациях он не отличается красноречием – предпочитает сразу бить в ухо. Но в данном случае это было бы самоубийством.

– Чего несешь? С каких это пор Браун пускает покупателей в свои закрома? А, Браун? Что это за недоумки?

– Вон тот, повыше… Мой племянник… Приехал по делам, заскочил к дядюшке… Они уже собирались уходить, а тут вы… Ну я их и спрятал от греха подальше… Гай, я кровью истекаю! Кончай дурить, вызови мне врача!

– Где мои деньги, Берни?

Оружейник только взвыл. Головорез, которого он называл Гаем, покачал головой.

– Ну что, родственничек, – уставился он на Майка. – Поможешь дядюшке?

– Как? – буркнул Майк.

– Должок за ним, старина. И немаленький. Пятьдесят тысяч.

– Проклятье, Гай! Речь шла… о сорока!

– Если долги не возвращать вовремя, они начинают расти, Берни, – не оборачиваясь, проговорил Гай, продолжая разглядывать нас с Майком. Подобное внимание к моей персоне меня совсем не радовало.

– Что молчишь, здоровяк? Не найдется у тебя пятидесяти тысяч для любимого дядюшки?

Всей троице эта шутка показалась очень смешной. Нам, понятное дело, не очень. Я бы даже сказал, совсем не смешной.

– Да отвяжись ты от парня! – простонал уже изрядно побледневший от потери крови оружейник. – Отдам я тебе… пятьдесят… через пять-шесть дней… Клянусь!

– Через пять-шесть дней? – переспросил головорез, скривив тонкие обветренные губы. – Я тебя, наверное, огорчу, но к тому времени долг уже будет шестьдесят тысяч.

– Да ты сдурел, Гай! Как я…

– Да уж как-нибудь постарайся! – рявкнул громила. – А чтоб лучше старался – пускай-ка эти твои родственнички побудут пока у нас. Что скажешь?

Дядя Берни что-то сказал, но совсем уж непонятное. Единственное, что я четко расслышал, – это слово «жопа».