Тимофей Калашников - Изнанка мира

Вдруг наступила тишина. Она навалилась так внезапно, что обоим выжившим поначалу показалось, будто они оглохли. Спустя несколько секунд зарокотал мотор. Свет, бивший в лицо, начал ослабевать. Комиссар осторожно высунул голову: тачанка дала задний ход и медленно отъезжала. В ярости, с перекошенным от боли лицом он поднял пистолет и сделал несколько выстрелов. Пули бессильно запрыгали по броне, расцветая в темноте яркими снопами искр. В ответ огрызнулся пулемет. Одиночным выстрелом, словно в насмешку.

Крестовский с плохо скрываемым облегчением посмотрел вслед уползающей тачанке. Затем он перевел взгляд на убитого напарника и грустно вздохнул.

— Эх, Женька… — пробормотал он, спрыгнув с дрезины. Подойдя к трупу, он первым делом поднял раритетную шапку и с омерзением вытряхнул из нее отвратительное месиво из крови, мозга и волос. Покрутив в руках головной убор, напарник мертвеца с удовлетворением обнаружил, что вожделенная кокарда не пострадала. Серп и молот по-прежнему тускло мерцали в полумраке. Еще немного поизучав шапку, мужчина разочарованно просунул палец в дырку на том месте, где пуля вышла из головы предыдущего владельца.

«Ладно, сойдет… Машка зашьет. Заодно и отстирает. А ведь теперь шапка-то у меня как заговоренная будет! Пуля в одно место два раза не попадает…» — подумал он.

— Крестовский, дай, чем перевязать… — чуть слышным шепотом произнес комиссар, баюкая раненое колено. — И, это… сходи, глянь, чего там с Григорьевым…

— Ну и что теперь с этим триппером делать? — Анатолий Лыков большой ладонью тяжело припечатал листок бумаги, лежащий справа от его тарелки, а потом еще более тяжелым взглядом уперся в лицо сына.

В прежние времена Петр вполне мог бы быть актером, кумиром женщин; впрочем, на недостаток женского внимания он не мог жаловаться и сейчас. И дело тут было не только в том, что у него в карманах не переводились патроны. Выразительное лицо, с нагловато-высокомерной улыбкой, частенько кривившей его четко очерченные губы, и атлетическая фигура в сочетании с аурой самоуверенности делали его поистине неотразимым в глазах многочисленных девиц, вздыхавших по красивому парню.

— Что-что… Драться! — сквозь зубы процедил Лыков-младший.

— Драться?! Вот, тоже мне драчун нашелся! Видали? Драться он будет!!! — Лыков сделал широкий жест рукой, который пропал за неимением публики, потому что в маленькой служебной комнате, приспособленной под столовую для высшего начальства, никого, кроме него, сына и дочери, не было.

— Папа, вы еще будете что-нибудь? — спросила Ирина, намеренно игнорируя зарождающийся скандал, так как давно привыкла к напряженным отношениям в своей семье. — И, Петя, ты совсем ничего не ел. Зачем я готовлю?

— Не готовь!

— Ты мне не смей так с сестрой разговаривать! — сорвался на крик голос Лыкова-старшего. — Ишь-то, как с другими, с уродами всякими, так ты у нас рыцарь, на дуэлях дуэльствуешь! А ты с женщиной научись разговаривать, дуэлянт!

— Папа, ну не надо кричать, вас услышат, — сморщила Ирина симпатичный носик.

Она смотрела на мужчин и привычно удивлялась, насколько могут быть не похожими отец и сын. Пожилой, пятидесятипятилетний мужчина, среднего роста, довольно крепкого телосложения, отмеченный уже заметной сединой (непродолжительный период он ее закрашивал, но затем плюнул на бабское занятие), которую носил с достоинством зрелого, начинающего стареть человека. Размышляя о чем-то, он аккуратными движениями пальцев осторожно поглаживал бородку, за которой ухаживал не без удивительного для самого себя удовольствия, но стоило поглаживаниям перейти к более энергичному массированию кожи под волосами, собеседнику стоило опасаться самых неприятных последствий. И, кажется, сейчас буря приближалась нешуточная.

— Да пусть слышат! Чего уж тут слышать, если и так последняя собака на станции знает: Петр Лыков — убийца! — жарким шепотом проговорил отец.

— Пока еще только подозреваемый. Доказательств у них все равно нет…

— Так будут, будут у них доказательства, разве ты не понимаешь? Будут! Ты видел, что они тут пишут? У них свидетель есть! Твой боец, между прочим, какой-то Григорьев, к ним в руки попал! А отправят его на Лубянку, он что хочешь расскажет!

— Нет, не отправят… И вообще я думаю, что все это вранье. Будь у них живой свидетель, они бы не ультиматумы присылали… — задумчиво протянул Петр.

— Да дело уже не в свидетелях. Как ты мог так позорно провалить операцию?! — вскипел Анатолий. — Я тебе доверял, по-серьезному доверял… Почему вы расстреляли эту проклятую дрезину, не убедившись, что Сомов и Зорин на ней? Зачем это было делать, я тебя спрашиваю?

— Горячка боя… Не разобрались. Наемники увлеклись… Но они уже наказаны.

— Не-е-ет, тут не наемники виноваты. Они — идиоты по определению, чего их наказывать? Тут твоя личная управленческая недоработка! А я тебе говорил, что надо было делать! Говорил!

— Отец, ну как вы понять не хотите, что не подобраться было к их инженеру. Разведка же не всесильна… Не могу же я в голову к Сомову или к Зорину влезть! Операцию по переправке этого бауманца готовили только они. Никого лишних, никого со стороны. Инженеришка этот, школьный друг Зорина-старшего, вел переговоры только с ним лично, а мы даже имени его не знаем. Сроки переправки — неизвестны. Пути — неизвестны. Маскировка — неизвестна. Ноль информации. Еще чудо, что и такие крохи узнать удалось… Нереально было их перехватить. Понимаете? Не-ре-а-ль-но! А удобного случая ждать, пока они свои планы воплощают, тоже нельзя было… — Петр из последних сил старался говорить спокойно и убедительно, однако это давалось ему с трудом.