Техник-ас - Панов Евгений Владимирович

Чёрт, далековато. Наудачу даю короткую очередь из пушки и вижу, как трассер проходит прямо за хвостом ведущего. Его ведомый от неожиданности метнулся в сторону и, видимо, по радио предупредил ведущего об опасности. Во всяком случае, немцы бросили подстреленный И-16 и решили разделаться со мной. Ага, счаз-з-з! Расстояние уже заметно уменьшилось, и я спокойно с невозможной для них дистанции расстреливаю оба «мессера».

Возвращаюсь к месту боя над наступающей немецкой колонной и на малой высоте проношусь над какой-то речушкой. Краем глаза вижу, как на её восточном берегу среди редких пятен ячеек и позиций артиллерии радостно машут руками и головными уборами бойцы. Да, редко сейчас их, пехоту, наша авиация радует победами. Держитесь, парни. Покачиваю крыльями и делаю свечку над позициями.

А над дымящейся то тут, то там колонной всё ещё крутятся в карусели пара «чаек» с парой «мессеров». Странно, а где ещё один «ишачок»? Увидев приближающегося меня, немцы решили не связываться и, свалившись на крыло, понеслись к земле, набирая скорость и уходя на запад. Даю вдогонку очередь. Хоть и не попал, но ускорения им явно придал. Волшебный пендель, так сказать.

Возвращались втроём. Пара И-153 шла чуть ниже, а я нарезал над ними «змейку», чтобы сохранить скорость. До нового места базирования долетели без приключений. Вот только топлива у меня осталось, что называется, на донышке. Движок заглох сразу, как только я зарулил на указанное мне место.

Едва мои ноги коснулись земли, как на меня буквально налетел майор Пегов. Это его И-16 хотели заклевать два немецких стервятника, да попались мне на прицел.

– Ну, сержант, спасибо, – по-медвежьи облапил он меня. – Я же думал, что всё, отлетался. Машина чуть в воздухе держится, какой тут бой вести. И смотрю: оба «мессера» отвернули и тут же друг за другом загорелись. Должник я твой, век не забуду.

Несколько часов спустя от наземных войск пришло подтверждение, что истребитель с бортовым номером 13 сбил два немецких Ме-109. Так на моём счету прибавилось ещё два сбитых.

На следующий день к нам добрались наши наземные службы. Кузьмич тут же занялся обслуживанием самолёта. А ещё он раздобыл красную краску и трафарет и нанёс на борта девять звёздочек по числу сбитых мной. На стоянку началось буквально паломничество. Всем хотелось взглянуть на такое количество звёздочек на борту истребителя. И мало кто верил, что это дело рук вот этого молодого парня.

Сбитые мной в первый же день семь самолётов противника аукнулись через десять дней. Всё это время мы по два-три раза в день либо вылетали на сопровождение бомбардировщиков и штурмовиков, либо прикрывали переправы, либо отбивали атаки немецких бомбардировщиков на наши объекты и войска. Я пополнил свой личный счёт ещё двумя Ю-87, одним Ме-109 и одним двухмоторным «Хенкелем-111». Итого получилось моё любимое число тринадцать.

Вернувшись из очередного вылета, я пошёл в столовую. У столовой собралось изрядно народа, и все что-то бурно обсуждали. Стоило лишь подойти поближе, как меня подхватили на руки и принялись качать. Я прямо-таки начинаю ненавидеть подобные проявления чувств.

Опустив меня на землю, мне тут же сунули в руки дивизионную газету «За Родину!», где на первой полосе была крупная фотография, на которой одинокий истребитель со звёздами на крыльях и хорошо видимым бортовым номером тринадцать гонит перед собой свору немецких бомбардировщиков Ю-87, и при этом один из «лаптёжников», дымя, валится к земле, а второй взрывается прямо в воздухе. Кадр, безусловно, получился эффектный, жаль не цветной.

В статье под фотографией писалось о том, как в N-м истребительном авиаполку простой авиатехник, красноармеец Копьёв занял место убитого лётчика в кабине истребителя, взлетел и в бою в одиночку сбил семь вражеских самолётов, чему было много свидетелей на земле, в том числе фотокорреспондент газеты. За мужество и героизм, за умелые действия отважный лётчик представлен к званию Героя Советского Союза. Ну и, естественно, призыв бить врага так же, как доблестный сталинский сокол.

За эти десять дней та сборная солянка из остатков авиаполков, что собрали здесь, почти полностью сточилась в непрерывных боях. В строю осталось девять самолётов разных моделей, включая один одноместный Ил-2. Я несколько раз вылетал, прикрывая его, и теперь старший лейтенант Саня Мартынов требовал, чтобы его прикрывал непременно я: уж очень ему понравилось, как я отгонял от него фрицев.

Плюсом было ещё то, что мой «як» был оборудован приёмо-передающей радиостанцией, и я имел возможность вовремя предупреждать Мартынова о вражеских атаках. «Мессер» я, кстати, снял у него с хвоста. Очень настырный фриц попался, пришлось его успокоить, ну, и упокоить заодно.

А вообще, как рассказали на радиоузле, немцы уже начали вопить: «Achtung, am Himmel ist das Dreizehnte!»[5] Репутация, однако. Да и сложно меня в воздухе не узнать, тем более что на всю округу был один-единственный «як» – мой. Самое интересное, что я так и летал один, то есть не в составе звена. Меня вообще зачислили в эскадрилью управления. Да и сложновато мне было бы летать с кем-то, учитывая разницу в характеристиках самолётов.

А вообще, за то время, что я нахожусь в этом времени, я так ни с кем близко и не сошёлся. Да и времени, если честно, на это не было. Полёты прерывались лишь на обслуживание машин и приём пищи. Вечером все просто валились без сил. Сказывалось и, мягко говоря, не самое удачное начало войны, и большие потери, и отсутствие ясно видимых перспектив на быструю победу.

Нормально общался я лишь со старшиной Федяниным и ещё парой техников. Да, пожалуй, командир полка с полковым комиссаром Новиковым относились ко мне, можно сказать, по-отечески. Остальные лётчики хоть и не игнорировали, но чувствовалась какая-то отчуждённость. Ну ещё бы, они элита ВВС, белая кость, а тут какой-то вчерашний маслопуп вдруг становится асом. Из лётного состава только с Саней Мартыновым у меня сложились отношения, которые можно было назвать дружескими. Мы с ним как-то сразу перешли на «ты» и на общение по именам.

Новый день войны начался с головной боли. Ночью плохо спал, всё думал о том, что, может, стоит написать письмо Сталину с изложением хода войны. После долгих размышлений пришёл к выводу, что всё же не стоит. Во-первых, мне его просто неоткуда отправить так, чтобы оно не попало не в те руки. Даже если вызовут в Москву на награждение, то и тогда не факт, что оно дойдёт до адресата. Да и не поверит он ему. Это в книжках про попаданцев главный герой моментально выходит на руководство страны и начинает раздавать советы направо и налево, и все его слушают как мессию. В жизни всё будет с точностью до наоборот.

Да и стоит ли вмешиваться в ход истории, особенно так грубо? Вот предупредишь о чём-либо, и всё пойдёт по-другому, и не факт, что нам на пользу. Как говорил один мудрый человек, лучшее – враг хорошего. Так что не нужно лезть своими ручонками в такой тонкий механизм, как история. Пусть всё идёт так, как должно.

С такими мыслями я и уснул.

Первый вылет утром был на перехват самолёта-разведчика. Зловредная «рама»[6] постоянно висела над передовой, корректировала огонь немецкой артиллерии и наводила на наши позиции пикировщиков.

Подойти к ней до меня уже пытались, но фрицы, заметив приближение советских истребителей, просто уходили к себе, не дожидаясь, когда противник вскарабкается к ним на высоту. Да и живучая машинка была на редкость, так что бить её надо наверняка. Где-то читал, что были случаи, когда «рама» возвращалась на свой аэродром после таранного удара или буквально потеряв один из двигателей. В общем, несмотря на свою невысокую скорость, противник довольно неудобный.

Аэродром наш находился на окраине села Субино Житомирской области, и, учитывая, что линия фронта почти вплотную подошла к городу Коростень, то лететь здесь километров сорок. Едва взлетев, я начал набирать высоту. На шести километрах стало довольно холодновато. Если на земле было плюс восемнадцать, то здесь – столько же, но с противоположным знаком. Спасали зимний комбинезон и тёплые унты. Да ещё Кузьмич раздобыл зимние полётные перчатки и утеплённый шлемофон, так что не замёрзну.