Олег Верещагин - Там, где мы служили

…Двое смотрели со снимков. Светловолосый парень постарше Джека, решительный и энергичный даже на фото. И — темноволосый мальчишка, улыбающийся во весь рот. Кнут и Радко.

«Они отрезали голову Радко», — вспомнил Джек слова гитариста. Посмотрел на снимок улыбающегося мальчика и невольно передернул плечами от внезапного нервного озноба. Отрезали… Почему-то слово «отрезали» казалось страшнее слова «отрубили», например. Жутко было представлять себе сказанное. И жуть усиливалась при виде снимка, на котором был живой мальчишка.

— Страшно?

Вопрос Дика застал Джека врасплох, и он уже хотел со всем возможным гонором бросить: «Да ну еще!» — как этого требовали правила хорошего тона… но вместо этого честно сказал:

— Страшно. Это Радко и Кнут?

— Они… Кнута срезал снайпер. Там… в холмах. А Радко подстрелили в головном дозоре. Пока мы подбежали…

— Значит, ему уже мертвому это… голову?

В словах Джека прозвучало такое откровенное облегчение, что Дик грустно улыбнулся:

— Мертвому. Радко через два месяца должно было исполниться шестнадцать, он документы подделал, когда сбежал из дому… Только они и живым головы отрезают. Привяжут крестом к кольям и — пилкой. — Он провел рукой по воздуху. — На себе не показывают такое… Так что сразу запомни: в плен сдаваться нельзя. Лучше самому… Я пару раз видел наших пленных… потом. И один раз слышал. Хорошо было слышно… — лицо Дика вздрогнуло. — Вас на охоту водили?

— Да, — кивнул Джек. Их в самом деле водили на охоту, заставляли убивать, потрошить, разделывать мутантов — крыс в основном. Под Лондоном, например, этого добра было все еще полно… Тех, кто не мог себя переломить, отчисляли молниеносно и молча.

— Вот и запомни: против нас звери. Только двуногие… Ладно, хватит об этом, еще сам насмотришься. Давай лучше я тебе наших по-тихому представлю… Сержант — наш командир Иоганн Херст, он из швейцарских гор, воюет уже давно. Девчонка, которая трезвая, — Елена Золотова, русская, казачка. Она капрал, заместитель командира отделения…

— Она?!

— Что, удивился? Правильно. Странно, но факт, так что зря этот поляк на нее так наезжал… Смуглый, который почти все время молчит, — мой помощник, Жозеф Вилье с Бельгийских островов. Они с Кнутом очень дружили… Та, которая раскисла совсем, — наш снайпер, литовка, Анна Гедрайте, девчонка Кнута. Этот кудрявый — Ласло Феркеши, венгр…

— А почему ты его назвал этнографическим недоразумением?

— Да потому, что венгры и до войны были этнографическим недоразумением, у них ни единого родственного народа в Европе… Ну вот, он пулеметчик «печенега».[15] Тебе с ним ходить и таскать сменный ствол и запаску.

Джек внимательно посмотрел на венгра. Мнение о нем у англичанина сложилось нейтральное. Обычный парень…

— Тот, с кем ты поцапался, Эрих Зильбер, он немец и плохо собой управляет, когда выпьет. Пулеметчик. И гитарист тоже пулеметчик, Андрей Устинов, он русский. Второй стрелок отделения, после Анны.

— А ты?

— Дик Мастерс из Новой Зеландии. Большой человек — гранатометчик. Глухарь.

— А, во-о-от ты откуда! — Джек улыбнулся. — А я-то про акцент думал… Ты рядовой?

— Капрал, — ответил Дик. — Я, Анна, Елена — капралы, Ласло, Эрих, Андрей — лансы. Рядовой только Жозеф… ну и вы теперь.[16]

— А ты давно воюешь?

— Почти год… Был в отпуске, это святое… Странно сейчас дома. — Дик коротким движением воткнул нож в доску стола. — Ты знаешь, наверное, нас тогда Австралия прикрыла, даже снега почти не было, и морозы так себе. Считай, дешево отделались… Приезжаешь, как с иной планеты! Все так… и не так. Я сам с фермы, Лайонхерт называется, мы сыр делаем — «Фэндэйл», знаменитый, может, ты ел даже… может, даже наш… Вот ходишь по городу — будто нигде никакой войны… и люди о чем-то странном говорят… Потом проходит, конечно, а сперва… — Он покрутил головой. — Иоганн — военный потомственный, Елена в станице работала, Жозеф — городская шпана, прямо скажем. Анна — спортсменка, биатлонистка, Ласло — прямо из школы, Эрих — боевик, Эндрю — тоже боевик, я вон — фермер… а думать тут начали одинаково… — Дик усмехнулся каким-то своим мыслям и вдруг спросил: — А ты кто?

— Ну… — Джек замялся. — Я тоже школьник. Из Донкастера. И… и все.

— Пока… Как думаешь, долго еще бандосов гонять будем?

— Наверное, недолго… — неуверенно отозвался Джек. — Ну, если в газетах…

— Пить-то не будешь? — Дик кивнул на стакан, стоявший перед англичанином.

Джек посмотрел на Густава. Поляк больше не пил, но стакан «коньяка три косточки» на него подействовал оглушающе. Он сидел с блаженной улыбкой и ощущал себя, кажется, на вершине блаженства.

— Беда с этими восточниками, — тихо сказал Дик. — Воюют хорошо. Но зашибают… — Он прикрыл глаза и покачал головой. — А по-моему, кончать с этим надо. Со спиртным. Вообще кончать.

— А ты что, не пьешь? Разве ром не выдают?

— Так это к кофе. Утром увидишь… Его почти все пьют… Так, значит, пить не будешь? Тогда ты лучше койку займи. Вон та свободна… и вон та. Завтра утром может времени не оказаться.

— А что?

— Да-а… Слухи ходят, что в холмы опять пойдем.

— Сразу? — вырвалось у Джека.

Дик мягко улыбнулся:

— А как же? Учебы тут не будет. Тут — война… Ну, хочешь — сиди, ешь, а хочешь — раскладывайся, хочешь — вообще спать ложись, тут просто.

С этим, судя по всему, тут и правда было просто. Не как в учебке, где Джек начисто отвык от мысли, что можно ложиться и вставать не по свистку и горну. И, поразмыслив, Джек решил-таки устроиться на своем новом месте. Фактически вот он — его дом. Эта мысль показалась чудной — блиндаж ничуть не напоминал его комнату.

Личных вещей у Джека практически не было. С девушкой он расплевался еще до того, как записался в Роты, так что особых напоминаний об Англии не осталось. Поразмыслив, он выбрал верхнюю койку: на втором ярусе он никогда не спал, и это показалось интересным.

Распихав на места вещи, оружие, снаряжение, англичанин стащил сапоги, разделся и запрыгнул наверх. Обратил внимание, что напротив укладывается на нижнюю та русская. Хелен, Елена? Кажется, так. Складывая куртку, она дружелюбно кивнула англичанину.

От белья и одеяла пахло стерильностью. Уже привычный запах, прочно ассоциирующийся с армией. Удобней устроившись щекой на подушке, Джек закрыл глаза и глубоко вздохнул, как бы примиряясь с тем, что теперь он часть этого всего, что вокруг.

Навалилась усталость — мягкая, плотная, словно вобравшая в себя весь длинный, полный впечатлений день. И уже сквозь наплывающий почти зримыми волнами сон он еще услышал, как за столом запели новую песню: