Энди Фокстейл - Компиляция. Введение в патологическую антропологию

О чем думает Лайл, наблюдая сквозь оптический прицел изготовленной по специальному заказу снайперской винтовки как двое парней в серьезных костюмах устремляются в погоню за пулей вылетевшим из небрежно припаркованного на противоположной стороне улицы красного спортивного «Порша» жидковатым юнцом? Затылок юнца подбрит. На нем — татуировка. Гипертрофированный средний палец над сжатым кулаком.

Снизу — всеобъясняющая подпись: «Fuck!».

Лайл думает о Гойе.

«Нас никто не видел» — «И никто не увидит» — добавляет Лайл, тщательно запечатлевая в памяти каждую деталь происходящего.

Один из преследователей выхватывает из подмышечной кобуры пистолет. Чуть замедляет бег, прицеливаясь.

«Ну-ка, полегче!» — усмехается Лайл.

Парень стреляет. Цель поражена. Подстреленного юнца подбрасывает в воздух.

«Они взлетели» — констатирует Лайл.

Юнец падает на мостовую. Лайл отмечает, что на его спине, там, куда угодила пуля, нет никаких повреждений. Ни входного отверстия, ни расплывающегося пятна крови.

Преследователь-стрелок не спеша помещает пистолет обратно в кобуру, одергивает пиджак, расправляет на нем невидимые складочки. Видно, что костюмчик ему нравится. И сам себе он нравится в этом костюме.

«Чего не сделает портной!»

Второй преследователь, подбежав к юнцу, прижимает его ногой к земле и что-то ему говорит со злорадным спокойствием.

«Строгий выговор!» — комментирует Лайл про себя. — «Уж не за то ли, „что она была слишком чувствительна“?»

Лайл переводит взгляд на лицо юнца. Удивительное дело, думает он, а ведь парнишке не страшно. В его глазах Лайл видит неуместное смешение чувств. Что же это? Похоже на радость. Или на облегчение. И еще ярость. Да, именно так.

Преследователь крепко его прижал, но юнец пытается вывернуться. Вывернуться и подняться.

«Из той пыли…»

«Знаешь, приятель, о чем бы я тебе рассказал, если бы нам довелось встретиться где-нибудь за кружкой пива и поговорить?» — мысленно обращается Лайл к юнцу — «О том, что…»

Указательный палец Лайла начинает медленно давить на спусковой крючок. Лайл доводит его до той едва ощутимой грани, когда выстрела уже не избежать, но можно его отсрочить настолько, насколько пожелает стрелок. Или насколько он сможет это сделать. Лайл называет это высшим наслаждением демиурга. Обреченная власть над неминуемым — не тебя ли одной ради и стоит жить?…

«Все погибнут.»

Два точных выстрела. Два агонизирующих тела в безнадежно испорченных дорогих костюмах.

«Но каждый в свое время…» — заключает Лайл. Совершенно не торопясь, Лайл разбирает свою винтовку и укладывает ее детали в кейс. Каждую — в специально заточенную под нее выемку. Вот и все. Лайл захлопывает замки-защелки и крутит барабанчики цифрового кода. На защелках — гравировка готическим шрифтом: «El sueno de la razon produce monstruos».

Река продолжает свое наступление на рыбацкий поселок. Жителям по прежнему нет до этого никакого дела. Возможно, они даже не замечают ее приближения. От берега до окраинной хижины еще далеко. Возможно, настанет день, когда первая волна-разведчик оближет ее порог. Оближет несмело и робко, словно лаская. Или целуя. Так мужчина впервые познает женщину, еще не ощущая себя ее хозяином. Ничего, пройдет немного времени и от первоначальной робости не останется и следа. Мужчина станет брать женщину снова и снова, со всевозрастающей уверенностью в своих правах на нее. Так и река — осмелеет и сожрет жилище с костями. Может быть. А может быть, и нет.

Джон До, выйдя на свой ежедневный промысел, обнаруживает, что вода подступила очень близко к тому месту, где он обычно располагается. Еще вчера она не смела подойти к нему ближе трех ярдов, а сегодня в футе от его ступней нехотя плещутся похожие на жирных черных червей мальки рыб-снов. Джон До видит их так близко первый раз. Он замечает, что мальки слепы. На их головах с непропорционально огромными пастями с девятью рядами мелких полупрозрачных зубов, раскрывающихся и захлопывающихся согласно какому-то невыносимо тягучему и изматывающему ритму нет и намека на глазные щели. Внезапно один из мальков отделяется от стаи и подплывает к самой кромке воды. Он выпрастывает на воздух свою безглазую голову и обращает ее в направлении Джона До. Тело малька начинают сотрясать частые конвульсии, словно внутри него беспорядочно мечется сумасшедший высоковольтный разряд. Пасть малька раскрывается так широко, как будто он собирается вывернуть самого себя на изнанку. Конвульсии становятся все чаще и чаще, пасть разевается все шире и шире. Джон До затыкает уши, чтобы не слышать вопля рыбьей боли. Джон До крепко зажмуривает глаза, чтобы не видеть рыбьих страданий. Это не помогает. Беззвучный вопль заполняет его собой, растворяет его в себе. Он длится почти целую вечность и вдруг прекращается. Джон До размыкает веки и видит, что малек смотрит на него. Теперь уже по-настоящему смотрит. Теперь у него есть глаза. Круглые темно-фиолетовые глаза, бездумные и холодные. Так продолжается несколько минут. Потом малек уходит под воду и медленно уплывает прочь.

Джон До вдруг понимает, что река пришла за ним. Если не сегодня, так завтра она поглотит его, сидящего на берегу и закинувшего в ее двоякое течение свои удивительные снасти. Значит, время пришло.

Получив свое, река постепенно вернется в прежнее русло.

Отчего бы не допустить и это? Еще увидимся.

Случалось ли вам слышать легенду о том, что где-то, в неведомом краю, за границами времени и пространства, существует Сад Душ? Мутная такая легенда, в отличии от большинства легенд, в которых есть какая-никакая мораль, какое-никакое наставление для пытливых умов, как следует и не следует жить, как приумножить собственный опыт, не растрачивая попусту время на повторение чужих ошибок, совершенно бессмысленная. Ни захватывающего сюжета в ней, ни дееспособных персонажей, а так, одно лишь унылое описание галлюцинаторного эксперимента душевнобольного индивида, страдающего биполярным расстройством. Итак, представьте себе плоскую тарелку, размером с Гренландию, недвижно зависшую среди бесконечной пустоты. Когда-то, никто точно не знает, когда, но явно очень давно, некое всемогущее существо устроило себе незамысловатый пикничок, вдали от посторонних голодных глаз. И его можно понять: стоит только развести жаровню для барбекю и бросить на ее решетку первый стейк, как немедленно со всех четырех сторон света к тебе начнут сползаться несметные стаи нахлебников-сотрапезников. Каждый из них, разумеется, постарается оправдать свой нежелательный для тебя визит, притащив кто бутыль с дурацким кетчупом, кто пучок пряных трав, кто пару пивных жестянок именно той марки, от которой тебя неудержимо тошнит. Тебе не нужен кетчуп. Тебе не нужны пряности. Пива тебе вообще хочется меньше всего. Все, о чем ты мечтаешь — это в одиночку, вдумчиво и без суеты пережевать свой хорошо прожаренный кусок мяса, приправленный молотым черным перцем. Но, увы, скрыться от незваных гостей у тебя нет никакой возможности. А у могущественного существа такая возможность была и оно неприминуло ей воспользоваться. Снеди оно припасло изрядно, однако потенций собственного аппетита не подрасчитало, ибо много осталось объедков. Сложив эти объедки в одну тарелку, существо запустило ее куда подальше, туда, куда ни один падальщик ввек не доберется, и, довольное, унеслось в свой неведомый мир по своим неисповедимым делам. А тарелка так и осталась висеть себе в безграничной пустоте, вне времен и пространств. Так как еще никто не отменял законов органического разложения, объедки вскоре превратились в живородящий перегной, из которого произросли гигантские деревья. Деревья принялись неугомонно плодоносить. Плоды наливались соками, матерели, тяжелели и опадали с ветвей, становясь частью живородящего перегноя. Так бы и продолжался этот бестолковый круговорот цветения, вызревания и гниения, если бы однажды в этот укромный уголок не забрели две скучающие подружки — Жизнь и Смерть. Совершенно не важно, какие пути привели их туда, как долго странствовали они этими путями, да и откуда они пришли — тоже не имеет значения. Важнее то, что подружки оказались особами наблюдательными, смышлеными, изобретательными и до развлечений охочими. Основательно изучив открытый ими затерянный рай, Жизнь и Смерть предположили наличие у диковинных плодов и вовсе удивительной способности, а именно наделять безмозглую недвижимую материю сознанием и движением. Догадке надлежало быть эмпирически проверенной, чем подружки немедленно и занялись. Из подручного хлама они изготовили нелепое двурукое-двуногое чучело и всобачили в самую его сердцевину один из плодов. Чучело тут же ожило и принялось всячески потешать подружек. По началу ни один из его фокусов не походил на другой, но в какой-то момент чучело стало повторяться и подружкам наскучило. Смерть схватила его за левую пятку, перевернуло вниз головой и встряхнула хорошенько, так, что диковинный плод с оглушительным хлопком вылетел из его рта. Смерть отбросила опустошенное чучело прочь, подняла плод, пару раз подбросила его на ладони и зашвырнула в живородящий перегной, мимоходом отметив, что весь процесс, начиная от изловления чучела и заканчивая метанием плода, чрезвычайно приятен.