Острогин Макс - Мертвецы не танцуют

Сожрали Курка.

Ненавижу.

Они прижимали меня к стене. Шаг за шагом, верно и неотвратимо. И все-таки достали.

Гомер учил – никогда не ввязывайся в драку. Противника надо обезвреживать сразу и предпочтительно навсегда, в шею, в шею надо стрелять. Рукопашная схватка – вещь непредсказуемая, любой, даже самый сильный и опытный боец может рано или поздно запнуться о предательский камень.

Сделать неверное движение, потянуть кисть, моргнуть в неподходящее мгновение, может отвлечься, упустить вдох, забыть про выдох, руки могут вспотеть, и рукоятка верного меча проскользнет, и песок в глаза, да мало ли причин для последней ошибки?

Ошибка стоит дорого. Ошибка – это жизнь. Любая, даже самая мелкая и безобидная рана приведет к поражению. К смерти. Если нет возможности успокоить противника с двух ударов, лучше отступи, в этом нет ничего позорного, отступление сейчас – победа в будущем. Надо было, наверное, отступить. А так они все-таки достали меня. Я даже не увидел кто. Коготь, чирканул по ребру, зацепил мясо. Мне показалось, он ребро вообще вырвал – меня подбросило в воздух, развернуло, и я обрушился на асфальт.

Однажды я падал с третьего уровня. Невысоко и, в общем-то, неопасно, приложился несильно, встал и вперед. Падение на брусчатку в состоянии ускорения… Наверное, как этажа с пятого, не меньше, земля ударила меня всего, сразу, ребра сложились, и зубы, передние все, в осколки, нету, плечи, колени, даже пятки, не знаю как, но я умудрился стукнуться даже пятками.

Правая рука сломалась, под каким-то диким углом, как палочка, кость вылезла наружу, красная пелена стала гуще, через несколько тянучих мгновений пришла боль. Сумрак надвинулся, облизываясь, я дотянулся до потерянной секиры.

Сумрак прыгнул. Я успел выставить секиру, упереть рукоять между булыжниками, острие направив вверх.

Лезвие пропороло брюхо, сумрак сел, залив меня черной дрянью своих кишок. Секира разрезала его почти пополам, но он продолжал барахтаться, пытался дотянуться до моего горла, столкнул его набок

Третий.

Остался один. Он стоял чуть поодаль. Медленно стоял, наблюдая как бы. Я отполз от мертвечины, мог бы и не отползать, все равно перепачкан был, год не отмоешься.

Надо было подняться, встать на ноги, не хотелось вот так, лежа.

И я поднялся.

Правая рука болталась вдоль туловища, побрызгивала кровью, сломанное ребро выставилось справа, особой боли не чувствовал, но знал, что она скоро придет. Кажется, еще нога. Тоже правая, в колене. Надрыв сухожилий. Или чашечка. Мениск, не знаю, плевать, Курка сожрали…

Поднял секиру. Левой. Ничего, левой я тоже не промахнусь.

– Сюда!

Крикнул я, но ничего, разумеется, не услышал.

Сумрак переместился ближе. Поднял секиру. Я думал, что он собирается закончить с нашей беседой, но на меня он и не поглядел. Склонился над третьим.

На секунду мне показалось, что он хочет помочь товарищу, но это была погань. Сумрак принялся жрать своего. Еще живого.

Наверное, это было самое мерзкое, что я видел в последнее время. Запредельное.

Но это стоило увидеть. Чтобы понять окончательно – мы не можем существовать вместе. Ни в одном городе, ни на одной планете. В одном воздухе.

Я пополз. Подальше. Сил на последнего не осталось, ладно, и так неплохо, троих…

Горло сжалось. Спазм, в голову шибанула кровь, брызнула из носа и из глаз, как у Старшего, ладно. Я полз. Не очень хорошо представлял куда, подальше. Из оружия остался лишь нож и усиленная граната, ножом стану отмахиваться, граната… Граната тоже пригодится.

Скорость падала. Я ощутил это предельно ясно – ускоритель прекращал действие, пятнадцать минут упоительной стремительности подошли к концу.

Боль. Почувствовал, как наливаюсь жаром. Горела кожа, только не снаружи, изнутри. Не знаю, как это могло быть, именно изнутри, отчего хотелось ее немедленно содрать. Сердце. Ощутил, как оно висит там, в глубине, за ребрами, как натянуты вены и артерии, до звона, вот-вот оторвутся. Печень разбухла кровью, желудок сжался, залитый кислотой. Даже с позвоночником что-то, мускулатура пульсировала, расслаблялась и напрягалась, резко увеличилась подвижность, позвонки терлись друг о друга, и снова больно, больно, очень больно, к черту вериги…

В голове опять что-то взорвалось, мир скачком вернулся к привычной скорости, меня качнуло, не устоял. Снова больно, почему же так больно…

Пополз.

Переулок кривых фонарей, солнце опустилось, и сумерки слились с сумраками. Трое. Я успокоил троих, четвертыйобедал. Перекусывал. Погань питается поганью, давно известно… Вырезал когтями длинные узкие полосы, комкал их в шары и отправлял в рот. Не успевал дожевывать, и предыдущие полосы свисали из пасти черными червями.

Я остановился. Передышаться не получалось совсем, легкие не сжимались. Ребра. При каждом вдохе-выдохе поломанные острые кости скребли меня изнутри, решил не дышать, просто ползти, ползти, а там видно будет.

Вот и полз.

Вернулся слух. Тоже разом, звук вернулся, но лучше бы он не возвращался. Переулок был наполнен чавканьем. Сумрак жрал.

Сумрак продолжал жрать. На меня не смотрел. Я отползал, загребая рукой. Останавливался, лежал. Про Курка думал. И про Алису. Страшно. Хуже нет смерти. Все лучше, чем так.

И про этого почему-то думал, про Предпоследнего, того, который дневник записывал, а потом умер в тоске и одиночестве. И в ужасе. Грустно мне было. И за себя, и за всех остальных.

Упал. Звезды. Горели особенно ярко. И крупные, точно любопытное небо опустилось пониже, чтобы посмотреть, что тут у нас происходит, еще Гомер говорил, что часто такое случается – в самые страшные дни звезды сияют просто нестерпимо…

Чавканье стихло.

Сумрак наелся. И теперь смотрел на меня. Я знал, что он смотрит на меня.

А пошел он…

Все пошли, надоели. Надоели все.

Я достал гранату.

Все-таки нет. Не я. Не сложилось. Такое тоже бывает. История помнит победителей, прах проигравших разносит ветер.

Получи.

Выдрал кольцо, потратил последние на это зубы, разорвал губу. Получи. Граната запрыгала по булыжникам.

Я считал – два, три, четыре, пять… Взрыв, должен быть взрыв.

Ничего. Сумрак двинулся ко мне. Разболтанной походкой людоеда.

Все, значит.

Почему-то я вспомнил Предпоследнего, не его даже, а тоску. Того дня. Когда он ходил в кино со своим сыном и каждую секунду понимал, что дальше уже ничего не будет. Что сына он не увидит, вот они, последние мгновения. И я сейчас тоже ощущал эти последние мгновения. Жалко было мне всех моих будущих несостоявшихся дней, очень жалко. Но по-другому нельзя, я дотянулся до пояса и вытащил нож.

И тут же рядом возник сумрак. Возник, исчез, запястье, боль, сломанная рука повисла, нож упал. Он схватил меня за шею, сжал и швырнул в стену, я воткнулся в кирпичи, и это снова было больно, только я уже не чувствовал, хотелось, чтобы все оно уже кончилось, потому что я устал, барахтался в грязи, скопившейся возле стены, а жизнь упорно не обрывалась, продолжалась, боль – это тоже жизнь, у мрецов не болит, у кошки боли, у собаки боли, у Данилки не боли, откуда я это знаю…