Павел Молитвин - Сумеречный септет

— Даниэль! Даниэль, ты спишь, что ли?

Батиста тряхнул меня за плечо, и я с раскаянием обнаружил, что, кажется, опять не к месту задумался.

Больше всего меня, пожалуй, раздражает дождь: он то перестает, то снова начинает накрапывать, и так по десять раз на дню. От него не спасает ни плащ, ни якобы водоотталкивающий комбинезон. Влага всюду. Мы мокрые с головы до пят: капюшоны, высокие сапоги — все бесполезно. Это не лес — это ад, сюда надо ссылать преступников и военных. А ведь когда-то здесь росли пальмы, цвели орхидеи, между переплетениями лиан порхали большие пестрые бабочки. Как могло все это превратиться в болота? Видал я сельву, изуродованную ядерными взрывами, сожженную, перепаханную снарядами, видал радиоактивные пустыни и солончаковые пустоши, но такой мерзости видеть не доводилось. Разве что в Мертвых городах, да и то нечасто…

Я вскинул карабин и нажал на спуск. Жирно колышущийся, похожий на медузу паук словно взорвался — брызнул гнойной жижей во все стороны. А белесая паутина так и осталась сиротливо качаться между черных корявых стволов. Будто гигантская снежинка.

Недостойно охотника без необходимости стрелять по живому, однако после случая с лягушкой приходится быть начеку. У Даниэля шея вздулась — не повернуть — и такого малинового цвета стала, что смотреть страшно. А Батиста с рукой мучается. Такая вот здесь живность водится — обычная древесная лягушка, а слизь у нее какая-то ядовитая, оказывается.

Деревца вокруг тянутся кверху, как живые, и кочки за собой тянут. Жарко, душно. Влажный воздух, кажется, можно ножом, как желе, резать, как кисель, по кружкам разливать.

Да… Знал бы, трижды подумал, прежде чем идти сюда. Мокрицы, лягушки ядовитые, змеи, мошкара проклятая, мхи ненормальные — а все почему? Ну, предположим, плотины на Таноэ — Светлой реке во время войны разрушили, затопило здесь все. Но ведь живность-то такой уродливой от воды стать не может! А здесь прямо-таки заповедник уродов и аномалий — одни туджаны чего стоят. Хорошо хоть мы на их гнездовище ни разу не вышли.

Не зря, ох не зря Пахито сбежал. Как узнал поточнее, куда мы идем, так и рванул в родную деревню — ищи его свищи. Нечистое место — вроде Мертвых городов, а то еще и похуже — туда хоть вездеходом можно добраться. Впрочем, что вездеход? Народ-то большей частью не по дороге, а в самих городах мрет. И не столько мрет, сколько с ума сходит, — страшное дело. Кто поглубже на Запад заберется — от жадности или по незнанию, — считай, пропал. Потому правительство и делает вид, будто и нет этих городов вовсе, — столько экспедиций уже пропало, что новые посылать — себе дороже. Хотя, кто знает — запросто может статься, что предыдущие экспедиции мародеры порешили. С Мертвыми городами тут ведь в чем сложность? Мало добром в них разжиться — надо еще и от всяких напастей уберечься, и чтобы на обратном пути в Порт-Андебару эти мерзавцы не подкараулили и на все добытое лапу не наложили. Думал, хоть здесь этих тварей нету, а выходит, и сюда добрались.

Ну, предположим, пронюхали они о нашем походе — тайны мы из него не делали, но зачем им на нас бомбы сбрасывать? Какая им в нашей смерти корысть? Разве что намереваются они Станцию в собственных интересах использовать. Возможно такое? Вполне. Потому, значит, и бомбят… Прямо скажем, не от большого ума — в таком-то тумане да мороке, который эти топи мерзостные выделяют, они скорее вертолет свой угробят, чем нас отыщут.

Да-а-а… Давненько не приходилось мне слышать звуки бомбежки. С раннего детства, пожалуй, — с тех пор, как нас запихивали и заталкивали в набитые до отказа эвакуационные составы. Только детей. Мы не то что сидеть — стоять не могли, дышали по очереди, а в вагоны затискивали все новых и новых пацанов и девчонок. Отрывали от матерей, не обращая внимания на писк и плач, и пихали, пихали, пихали… Лишь бы спасти. А на станции уже рвались бомбы, чадящим факелом горела водокачка и захлебывались истошным лаем зенитные установки…

Между деревьями мелькнуло что-то огненно-красное, я вскинул карабин. Сделал несколько шагов вперед — красный предмет не двигался. А еще через несколько шагов я смог его рассмотреть.

На треть увязнув в грязи, передо мной лежала гигантская колбасина, окрашенная яркими бело-алыми поперечными полосами. Рядом висел зацепившийся за дерево парашют. Я обернулся и позвал Эрнеста. Он подошел и остановился рядом, вглядываясь в пеструю «колбасу».

— С вертолета сбросили?

Я кивнул.

— Думаешь, к Станции еще одна группа идет?

— Зачем же тогда этот район бомбят? Может, это ловушка?

— Какая? — не понял Эрнест.

— Мы начнем распаковывать этот тюк, а там мина. Говорят, во время войны такие случаи бывали.

Подошли остальные.

— Так что, пройдем мимо?

— Погодите, дайте я посмотрю, — вызвался Батиста.

— Куда ты со своей рукой!

— Ничего, я в этом разбираюсь, — отмахнулся он от наших возражений и двинулся к «колбасе», размерами превосходящей легковую автомашину. Обошел ее со всех сторон, вернулся к нам. — Помогите снять рюкзак. Спасибо. Теперь отойдите подальше. Думаю, ничего опасного нет, но все же…

Эрнест сделал нам знак рукой — отойдем. А про себя, наверно, подумал: «Батиста не физик, его не так жалко, если что. Он свою миссию выполнил». Эрнест стал жестоким, ну, может быть, не жестоким, но жестким. Я раньше не предполагал, что он может быть таким. Неужели ему так необходима эта Станция? Впрочем, конечно, необходима. После того как от него ушла Катрин и увезла сына, смысл его жизни сконцентрировался на том, чтобы найти Станцию. Она все оправдает, она докажет, что все его хождения по инстанциям — не прихоть, не мания умалишенного. Что как раз те, кто не верил ему, и есть настоящие сумасшедшие, а мы, уверовавшие, — благодетели рода человеческого…

— Идите сюда, взгляните, что нам небесные покровители послали, — позвал нас Батиста, демонстрируя содержимое «колбасы».

На пестрой ткани аккуратно были разложены: надувная палатка-плот, два автомата, жестянки с патронами, ящик с гранатами, несколько ящиков консервов, тюк одежды и еще целая куча различных коробов и коробочек.

— Н-да… — растерянно протянул Эрнест и повернулся ко мне. — Ну и что ты по этому поводу скажешь?

— А что говорить? Если бы мои друзья оказались в этих местах и я мог бы отправить им посылку, содержимое ее было бы точно таким же.

Мы с Хильмо работали как каторжные, однако на изготовление плота у нас ушло часа два. Плот вышел так себе — не зря Хильмо дал ему пышное название «Мечта самоубийцы». Приличных деревьев вокруг не нашлось, и мы вынуждены были ограничиться тем, что положили два слоя жердей один на другой, связали их веревками и накрыли брезентом. Мы надеялись, что овраг будет небольшим, и весел делать не стали, да и не из чего было их делать. Выбрали две жерди поровнее для шестов и двинулись в путь.