Сергей Волков - Амулет (Потревоженное проклятие)

Николенька, к моему удивлению, лежал в отдельной, чистой и уютной палате, весь облепленный проводами, шлангами, капельницами. Перенесенные его организмом страдания сделали кожу пергаментно-прозрачной, черты и без того худого лица заострились, резко обозначился череп, глаза, казалось, смотрели из каких-то ямин, зрачки расширенны…

— Пять минут! — предупредила суровая медсестра, глянула на часы и вышла.

Я подошел к Николеньке, улыбнулся, внутренне сжавшись от не хорошего предчувствия — мой друг походил на скелет, обтянутый кожей, всего за один день превратившись в жалкое подобие себя прежнего, веселого, энергичного!

— П-привет, С-степаныч! — одними губами прошептал Николенька: — У меня мало времени, не перебивай м-меня! Я сам виноват, в-вот и п-поплатился за с-свою глупость. Глупость и ж-жадность! В р-рюкзаке возьми тетради, дискеты, п-посмотри, п-почитай или сожги сразу — эт-то все уж-же ни к чему… Еще там к-коробка тяжелая — т-ты ее не открывай ни в коем случае, понял? Д-да, к-книжка з-записная, такая т-толстая, в ней н-найдешь т-телефон мамы. П-позвонишь, расскажешь… Еще — п-письмо т-там, в тетради, незапечатанное. Эт-то П-профессор писал. П-прочитай, т-ты все поймешь. П-потом заклей и отправь. Ад-дрес н-на конверте…

Тут Николенька закашлялся, на губах его снова запузырилась кровавая пена. Я вскочил, собираясь позвать сестру, но тут он вновь заговорил:

— Стой, С-степаныч! Успеешь! С-слушай дальше. С-самое главное. Коробку эту… ты ее выкинь. В лесу з-закопай или в р-реке утопи, д-дома не храни. И з-запомни хорошо: не открывай! Ни в коем случае! П-пока ты ее не от-ткрыл, т-тебе ничего н-не угрожает! Откроешь — умрешь! И еще в-вот что: п-пакетом, т-тем, ч-что я н-ночью принес, и остальными шмотками рас-спряжайся к-как хочешь — эт-то п-подарок… М-маме с-скажи… С-скажи, что я п-прошу прощения з-за все… Все, Степаныч, п-прощай! Н-ни поминай л-лихом…

Он снова зашелся в кашле, глаза его закрылись. Вошла медсестра, глянула — и бросилась к моему другу, на ходу нажав кнопку вызова дежурного врача.

Я еще час сидел в пропахшем лекарствами больничном коридоре, ожидая, когда Николеньке станет лучше. Приехал усталый капитан — он хотел допросить пострадавшего, но, узнав, что ему опять плохо, прицепился ко мне — что да как, не сказал ли Николенька чего нового. Потом он уехал, и буквально через десять минут в коридор вышел дежурный врач.

— Вы родственник? — спросил он меня, сдирая с рук резиновые перчатки.

— Друг детства… — растерянно ответил я, уже чувствуя, что он мне сейчас скажет.

— Вашего друга больше нет… Примите соболезнования… Если вам не трудно — пройдемте в мой кабинет, я хочу вам кое-что сказать…

В этот момент какие-то люди в белом выкатили в коридор накрытое простыней тело.

— Доктор! — язык еле ворочался у меня во рту: — Можно, я посмотрю… Прощусь…Попрощаюсь…

— Да, конечно… Потом я жду вас у себя…

Врач ушел, санитары остановили каталку, откинули простыню, и я увидел Николеньку: светлые волосы разметались по подушке, рот изломан замершим криком, а в открытых голубых глазах застыл ужас…

Кажется, мне стало плохо — в себя я пришел уже в кабинете дежурного врача. Нашатырка подобно пощечине привела меня в чувства.

— Вам лучше? — врач, довольно молодой человек в очках, наклонился, с тревогой заглянул мне в глаза.

— Да, спасибо… Извините.

— Вам не за что извиняться. Может быть, коньяку? Приводит в себя… он достал из сейфа ополовиненную бутылку «Слынчева бряга», налил мне в какую-то колбу, себе плеснул в пробку-стаканчик от графина. Мы молча выпили, закурили. У меня перед глазами все стояло лицо Николеньки, исковерканное ужасом.

— Вы знаете, что ваш друг умер от яда? — врач глубоко затянулся и посмотрел на меня поверх очков.

— Как… От какого яда?

— Хотел бы и я знать, от какого. Судя по признакам, что-то из группы природных нервно-паралитиков, сильный галлюциноген. Но классификации не поддается. Собственно, я просто хотел предупредить вас. Времена сейчас мутные. Клиенты наши иногда занимаются такими делами… Меньше знаешь крепче спишь. Просто от этого яда нет противоядия… Мы заменили ему всю кровь, очистили желудок и кишечник, ввели все применяемые в подобных случаях препараты. Это лишь продлило агонию. Держитесь подальше от смазанных подобной дрянью железок!

— Вы хотите сказать, что эти вилы, ну, которыми его ткнули, были отравлены? — в голове у меня все шло кругом, от коньяка или от пережитого…

— Это были не вилы. У вил зубья круглые, а тут было что-то плоское, заточенное… Вообщем, я вас предупредил. До свидания…

Я вышел из больничного холла в ночную темень, совершенно разбитый и растерянный. Всю дорогу до дома я пытался точно вспомнить, что говорил мне Николенька перед смертью. Позвонить матери, отправить письмо, выкинуть коробку… Остальное — подарок. Бред какой-то! У меня в голове не укладывалось, что Николеньки, веселого, живого, остроумного, который прочно занимал в моей памяти, в моей жизни свое, важное и влиятельное место, больше нет. Осталась дурацкая коробка, тетради, дискеты, а его — нет! Он умер в чужом городе, без родных, практически один, умер от яда, которым была смазана гигантская вилка! Кошмар какой-то! А я даже не спросил, есть ли у него девушка…

Практически на последнем поезде метро я доехал до своей станции, купил у круглосуточной палатки бутылку дешевого коньяка, дома выпил ее в два приема, не раздеваясь, рухнул на кровать и спустя пять минут провалился в дурной пьяный сон…

Волей-неволей мне пришлось провожать Николеньку в последний путь, совершать все необходимые процедуры, везти тело друга домой, в наш родной город. Труднее всего было говорить с его матерью, маленькой, седой женщиной, которая на удивление стойко перенесла смерть сына. Я запомнил, что она сказала мне, когда я еще из Москвы звонил ей с трагическим известием: «Я так и знала…».

Потом были похороны, небольшая группка родных и близких над глинистой могилой, хмурое осеннее небо, нудный, холодный дождь, слезы в глазах, хмельная грусть на поминках…

Словом, когда я через пять дней вернулся домой, шок от случившегося уже прошел, и пора было исполнить последнюю волю моего так нелепо погибшего друга.

Снова субботнее утро. Но уже некому звонить в семь сорок утра в дверь, предлагать «п-полпинты ш-шнапса», будить и тормошить меня, тащить гулять по Москве… Эх, Николенька, Николенька… Что же все-таки с тобой приключилось, какая тварь подкараулила тебя той ночью? Почему я, трижды дурак, не выпытал у тебя это? Э-эх…