Василий Головачёв - Ультиматум

Наумов иронически усмехнулся. Молчанов посмотрел на него оценивающе.

— Что, жалоба не по адресу? Ты прав, у кого из нас не хватает забот. А что, Валя, Изотов и Пановский действительно восприняли информацию юпитериан? — внезапно спросил он.

— В том-то и проблема! Чтобы вылечить их, надо «стереть» чужую информацию, иного выхода попросту нет. Не существует.

— Понимаю, не горячись. Ну а если, «стирая», одновременно записывать эту информацию в память машины?

— «Стирать» и «стирать и записывать» — суть два разных метода, причем последний увеличивает вероятность смертельного исхода. Мы рискуем убить людей!

— Как убить?

— Можем стереть человеческое «я», личность, что для пострадавших равносильно смертному приговору.

«Повторяю в третий раз, — тоскливо подумал Наумов. — Последний ли? Каждому надо доказывать, каждого убеждать… в том числе и себя самого. Когда же настанет время мысленного сопереживания, сострадания, сочувствия? Когда не надо будет убеждать собеседника, ибо он и без слов почувствует твою растерянность и тоску?»

— Зимин говорил, что и обычное «стирание» может дать отрицательный результат.

— Может! — разозлился Наумов. — И все же риск на порядок меньше.

— Риск все равно остается. — Молчанов предупредительно поднял руку. — Погоди, не спеши доказывать обратное, прибереги доказательства и красноречие для ВКС.

Наумов недоверчиво посмотрел в глаза начальника отдела.

— Так серьезно?

Молчанов почесал горбинку носа, утвердительно кивнул.

— Понимаешь, Валя, после открытия цивилизации на Юпитере над ним уже погибли двое исследователей… кроме твоих пациентов.

Наумов побледнел.

— Так что проблема несколько серьезней, чем ты себе представляешь. Открытие взбудоражило всю систему Ю-станций, ученые грезят контактом. Дальнейшее изучение планеты повлечет новые жертвы… и, возможно, та информация, которой обладают твои пациенты помимо своей воли, спасет не одну жизнь. Я понимаю. — Молчанов встал и прошелся по кабинету, остановился у окна. — Этико-моральная сторона любого действия ни для кого из нас не является отвлеченным понятием, но она не должна становиться самоцелью.

— Но я отвечаю за их жизнь. — Наумов тоже встал и подошел к окну. — Я врач и обязан думать о своих пациентах.

— А я обязан думать о живых, — тихо сказал Молчанов. — И здоровых.

В душе Наумова копились пустота, и холод, и странное ощущение вины. «За что? Перед кем? Будто и решения своего не менял, и аргументы не все исчерпал… но вот уверен ли в решении? Нет же, не уверен, иначе откуда взялись тоска и мука? Как это получается у Зимина: жизнь одних за счет жизни других?! Молчанов, по всему видно, тоже близок к его позиции… но не эгоизм же ими руководит, не холодный расчет — самые благие намерения… Стоп-стоп! Вспомни: «Дорога в ад вымощена благими намерениями!» Господи, какой ценой иногда приходится расплачиваться за очевидное, самое простое и верное на первый взгляд решение! Кто способен оценить, что дороже: человеческая жизнь или знания, добытые ценой жизни? Нет, не так, страшнее: убить, чтобы спасти! Так? На войне когда-то тоже убивали врага, чтобы спасти друга… И это не то… при чем тут враг? Кто враг? Обстоятельства? Или я сам себе враг?»

Наумов взмок от усилий вылезти из болота рассуждений, в которое влез, пытаясь оправдать сразу двоих: себя и воображаемого оппонента, и вытер мокрый лоб ладонью.

— А ты как думал? — покосился на него Молчанов, словно зная, что творится в душе товарища. — Подчас принять решение труднее, чем его выполнить, и уж гораздо труднее, чем пожертвовать собой, поверь.

Наумов вдруг снова, уже в который раз, вспомнил Лидию Изотову. Она верила в него. И друзья и родственники ученых, кто бы ни приходил, тоже верили в него. А он? В кого верит он сам? В себя?

— На кого из начальства мне выйти в Совет?

Молчанов вернулся к столу, тронул сенсор координатора.

— К Банглину, наверное. Только не пори горячку, на твоем лице написано все, о чем ты думаешь. Таких, как Зимин, много, и в Совете они тоже найдутся. Он тут много наговорил, и я почти согласился с ним, но ты учти — кое в чем он прав! И рискованные полеты к Юпитеру — это ого-го какой аргумент! Ты не был над Юпитером? Много потерял, и наверстать будет трудно.

— А ты не встречался с близкими моих пациентов, — пробормотал Наумов. — У тебя не было такого, чтобы от твоего решения зависела жизнь человека?

Молчанов застыл, потом медленно разогнулся, упираясь кулаками в стол, и на мгновение утратил самоконтроль: лицо его стало несчастным и старым.

Наумов пожалел о сказанном, извинился, пробормотал слова прощания и направился к двери.

Юпитер кипел, увеличиваясь в размерах. Вот он закрыл собой боковые экраны, затем кормовые, рубку заполнил ровный глухой шум — фон радиопомех. Все предметы окрасились в чистый желтый цвет, настолько интенсивным было свечение верхней разреженной атмосферы планеты.

Бам-м-м!

Шлюп содрогнулся, под ним загудело и загрохотало, в носовом экране выпятился из сияющей клочковатой бездны странный золотой волдырь, распустился кружевным зонтом и медленно пополз в высоту, рассыпаясь на белые волокна толщиной с горный хребет. Одно из волокон настигло убегающий модуль, изображение в носовом экране покрылось черной сеткой трещин.

«Падаю! — раздался слабый, искаженный помехами голос. — Не могу… Прощайте!»

Экран погас. Наумов закрыл глаза и остался недвижим.

— Это их последняя передача, — донесся словно издалека голос Старченко. — Погибли все трое: Сабиров, Вульф и Горский. Показывать второй фильм?

Наумов отрицательно покачал головой.

— Не стоит. Оставь записи, может быть, я посмотрю их позже.

Старченко выключил проектор, потоптавшись, ушел. Наумов посмотрел на часы: девятый час вечера. Одиннадцатый по среднесолнечному, перевел он в уме. Где у них консультативный отдел? Кажется, в Петербурге, а там уже утро.

Он соединился с Центральным справочным бюро ВКС и через него с консультативным отделом Совета. Узнал телекс Банглина и с ходу хотел позвонить ему, однако еще с полчаса сидел в кабинете, постепенно заполнявшемся сумерками, и смотрел сквозь прозрачную стену на далекий черный конус пика Прево, врезанный в вишневый тускнеющий закат.

Над далеким Юпитером, в тщетных попытках постичь его суть, тайны бытия и молчаливое пренебрежение к роду человеческому, к попыткам контакта с обретенными братьями по Солнцу, продолжали гибнуть люди, первоклассные исследователи и сильные натуры. Зов тайны — сквозь боль собственных ошибок, сквозь ад мучительных сомнений в собственной правоте, сквозь слепую веру в совершенство разума и сквозь собственное несовершенство — вперед! И только сам человек способен оценить поражение, делающее его человечней.