Алекс Белов - Бифуркатор

  С наступлением сумерек, оставшись вдвоём со Стёпкой, мы брели по мрачной лесопоса-дочной тропке. Деревья обступили нас, прижимаясь к двойной колее. В принципе, тропу вполне можно было назвать дорогой, именно по ней нас привёз Серый, да и вообще, машины сновали по ней туда-сюда.

  Я закинул куртку за спину, ветер неприятно лизал холодным языком влажные волосы. Шли босиком, закинув кроссовки, связанные шнурками, на шею.

  - Мой опарыш сегодня с ума сошёл, - говорю я.

  Стёпка завёл глаза. Пару жирных капель влаги застыли на линзах его очков.

  - Что такое?

  - Не слышит тебя Серый, - улыбается Стёпка.

  - Да-да, - я улыбаюсь в ответ. Всякий раз, когда я при Серёге называл Андрюшку опарышем, Серый восклицал...

  - Артём, это же твой брат, а опарыш - это личинка, пожирающая труп, - передразнивает Стёпка.

  Я задумчиво улыбаюсь, пиная камушек. И вдруг проникаюсь моментом до самой по-следней клеточки сердца. Я люблю этот вечер, это лето, свою реку, Веронику и моего друга. Я хочу чтобы этот миг длился вечно!

  - Тебе не надоел Серый?

  - Чем?

  - Мне кажется, он лезет в твою личную жизнь каждую секунду.

  Стёпка задумывается, крутя пальцем шнурок, как моя Вероника кудряшку шикарного локона.

  - Ну вообще, не знаю. Родители же мной почти не занимаются, они поручили меня Се-рому. А он такой, маменькин сынок. И папенькин. Он всё выполняет с усердием перфек-циониста.

  - Кто такие перфекционисты? - спрашиваю я, уже не в первый раз, ибо Стёпка вечно кидается какими-нибудь заумными терминами.

  - Ну это... как раз такие педанты, которым надо, чтобы ни одной ошибочки не было в любой их работе. Вот Серый такой. Если я упаду и поцарапаю коленку, он поднимет на уши скорую помощь, перевернёт всю аптечку дома.

  Я вздыхаю и с благоговением смотрю на тускнеющие в свете вечера листву деревьев.

  - У меня такого никогда не было. Не знаю, может, это и прикольно.

  - Прикольно, - соглашается Стёпка. - Но иногда хочется капельку свободы, понимаешь...

  - Ещё бы не понять, - усмехаюсь. - Но лучше быть на твоём месте, чем на моём. Я ж говорю, опарыш с катушек сегодня слетел. Мало того, что голым на воротах вертел задом, так ещё отвёл меня в сарай, вручил молоток и велел ему голову размазать.

  Глаза Стёпки под линзами очков увеличились вдвое.

  - Правда что ль?

  - Агааа. Не знаю, кто его укусил. Он с утра не в себе. Ходит по дому, говорит какие-то странности, впрочем... - я прищуриваюсь и вдруг вспоминаю. - Утром он сказал, что на меня набросится зубная паста, и она правда выплюнулась из тюбика прямо на палец. А вообще, он ходит, сумашедше улыбается и... просит убить его молотком, - последнюю фразу я произношу, пожав плечами.

  - Может, его психиатру показать? - хмурится Стёпка.

  - Если завтра не прекратит, то я серьёзно поговорю с мамой насчёт этого, - киваю. Мы уже выходим из лесопосадочной полосы. - Мне сейчас и так дома достанется, что не вер-нулся к ужину.

  ******

  Мой папа ко всему относится с юмором. Если между нами и мамой проскакивала искорка раздора, он обычно отодвигал газету "Спорт-Экспресс", которую читал, и его лысеющая голова обязательно вставляла какую-либо шутку, которая разрядит обстановку. В последние годы отец пополнел на десять килограммов, свалив всё на нервную работу.

  Когда мы попрощались со Стёпкой и я пересёк уже темнеющий двор, жареная баранина давно остыла. В светлой кухне меня встречает мама, руки уже упёрты в бока, на лице будто пространство искривили.

  - И что, ужин в микроволновке греть?!

  А мне на душе так хорошо, что вот совсем не хочется ссориться. Я же Веронику сегодня поцеловал.

  - Он и после микроволновки будет прекрасным, поверь, - отвечаю я и бросаю куртку на вешалку. Отец развалился за столом, его лицо и грудь прячутся за газетой.

  - Дорогая моя, ты так готовишь, что твоя баранина и холодная изумительна. Пальчики оближешь.

  Я улыбаюсь, хоть папа и не видит. Хороший он всё-таки человек. В конце концов, где бы мы сейчас жили, полюби мама какого-нибудь кондуктора или офисного рабочего? Саратов не славится красивым городом нашей необъятной. Народ хорошо помнит те злосчастные два года с 2008 по 2010, когда Саратов признали самым замусоренным городом. Выживают тут только те, кто работает в промышленности, например, в транспортной, как мой папа, который к тому же занимает руководящую должность.

  - Вот! - восклицаю я. - Слушай папу. - А сам тем временем швыряю на пол кроссовки и отряхиваю ноги.

  - Это что за проклятие! - мама вскидывает руки к потолку, но видно, что она уже сдалась. - Нет бы поддержать меня иной раз. - Теперь мама смотрит на заголовок Спорт-Экспресс.

  - И что я должен сделать? - отвечает газета.

  - Гавкни на него.

  Краешек Спорт-Экспресса отодвигается в сторону, показывается глуповатое лицо папы с полянкой лысины на макушки, и потом он корчит гримасу и коротко гавкает.

  Я покатываюсь со смеху, а папа уже вновь читает газету. Мама тоже смеётся.

  Я проскальзываю в ванную, мою руки и разогреваю ужин. В желтеющем свете ночника гостиной мама переключает каналы, а на яркой кухне я поедаю картошку, горошек и баранину, и потом раскрытая газета Спорт-Экспресс заставляет меня насторожиться.

  - Что-то сегодня Андрюшка такой тихий! - раздаётся голос папы. - Он вообще в доме?

  - Ох, - долетает голос мамы из гостиной. - Сегодня Андрей встал не с той ноги. И, кажется, они конфликтовали с Артёмкой.

  Газета шуршит и отодвигается. На сей раз из-за неё выглядывают хмурые глаза.

  - Вы конфликтовали? - спрашивает отец.

  Я растерянно жму плечами. Неприятный разговор угрожает состояться не завтра, а сегодня.

  - Я не знаю, что он сказал маме, но он очень странно ведёт себя с утра.

  - Как? - ещё больше хмурится папа.

  Я поглядываю на мрачный проём гостиной, приближаю лицо к папе и в два раза снижаю громкость, почти шепчу:

  - Он голый плясал на воротах.

  Глаза отца округляются.

  - Маме я этого не говорил, - продолжаю я. - Но когда я стянул его и одел, он увёл меня в сарай, дал молоток и просил разбить ему голову.