Владимир Михайлов - Джокеры Марса

А поэтому если уж человек доказывал, что он полезен для группы именно как атом, без которого вещество коллектива стало бы каким-то совершенно другим, то его – порой сознательно, но по большей части просто инстинктивно – старались сохранить в своём составе подольше. Бывало, вдруг приходилось в пожарном порядке бросаться на выполнение аварийного задания, оно затягивалось, а то человек получал травму такого рода, с которой не полетишь, те же медики и приказывали отложить; или же оказывалось, что – ну вот просто некем его заменить, Земля не смогла отправить того единственного профессионала, который был бы пригоден для выполнения круга обязанностей, что лежали на готовящемся к рестарту на – как тут почему-то называли Землю – Матушку. Или каким-то путём просачивался очередной слушок, утекшая с Третьей планеты информация о тех, кто успел уже вернуться раньше: всё у них хорошо, даже прекрасно, пенсия охренительная, хватает на всё и даже остаётся, почёт и уважение, журналисты и поклонники. Но если пенсион навсегда, то почёт – на неделю, две, от силы три, а потом тебя словно никогда и не было, а вернее – было, да быльём поросло. Почему? А потому, что настоящей работы тебе уже не получить. Здоровье вроде бы позволяет, скажем, заниматься подготовкой следующих поколений ареитов-исследователей и строителей, консультировать конструкторов, что создавали новые семейства устройств для работы на Марсе; предполагалось, что репатриант будет делать это, пока не возвратится оттуда очередной набор с более свежей информацией. Так, во всяком случае, рассчитывали. На деле же получалось, что, во-первых, такой работы на всех не хватало, во-вторых, не каждому игроку дано быть тренером, и, наконец, в-третьих – готовящиеся к новым засылам люди оказывались какими-то не такими: рыхлыми, неопределёнными, ненадёжными, что ли, и к тому же ни черта не понимающими, им всё приходилось разжёвывать и вкладывать в клювики – а это быстро приедалось людям, там, наверху, привыкшим воспринимать слова ещё раньше, чем они были произнесены собеседником. И сколько ни убеждай самого себя, что, отправляясь туда, ты и сам был точно таким же придурковатым разгильдяем, – не помогало. По этим вот причинам и приходилось ареитам вновь и вновь слышать: ещё и вон кто заглох, махнул рукой, ушёл на заслуженный отдых, ловит рыбу или кинулся по бабам, растит розочки, а то и просто пьёт проклятую, вспоминая собачьи времена на собачьем Марсе, туда его и обратно, гори он своим красным огнём. Сердце, выходит, оставалось там, с теми местами и теми людьми. Понаслушавшись такого, немало ареитов совершенно сознательно оттягивали свой рестарт – до поры, когда все возможные сроки его истекали и главный коновал планеты, разводя руками, с понимающей усмешкой заявлял: «Должен сообщить вам пренеприятное известие: возврат на Землю для вас закрыт навсегда, поскольку допустимый срок пребывания в условиях Марса вы превысили на (числа варьировали), и ваш организм не способен более к нормальному функционированию в физических условиях, существующих на Земле. Но ничего – и тут, как вы знаете, люди живут». Сам доктор Штиль, главный коновал, был из первых, оставшихся на пожизненное пребывание совершенно сознательно. И, кстати, очень походило на то, что земные власти – в данном случае, ИКОМ – интернациональный комитет по освоению Марса – не только не возражал против такой практики, но, похоже, на нечто подобное изначально рассчитывал; недаром сюда посылали или одиночек, не обзаведшихся семьёй, или же семейные бездетные пары. И с недавнего времени пошла информация, что предстоящее расширение состава освоителей – а оно происходило постоянно, хотя и в небольших масштабах – на этот раз окажется куда более многочисленным, и в основном – за счёт прекрасного пола. И более того, что некоторым – и чем дальше, тем больше – будет предоставлено право персонального приглашения на Марс дамы сердца – если она, конечно, будет обладать всеми личными и рабочими качествами, какие обязательны для всякого обитателя этих мест; экспорт домохозяек никак не предусматривался. То есть подходила, видимо, пора, когда начнётся формирование новой – ареитской – нации.

Так или иначе, двое из трёх Джокеров, лениво крутивших педали самого популярного тут средства передвижения, принадлежали к одному из первых поколений невозвращенцев, и именно той их категории, какая называлась «Одиночки» и состояла из людей, превыше всего ценивших возможность, являясь членами общества, тем не менее по какой-то причине изолироваться от него. Такие бирюки на Марсе ценились высоко, потому что на достаточно широко разбросанных по планете первичных постах человек с подобным характером годами не требовал ни замены, ни напарника. В случае же надобности охотно входил в состав группы для выполнения какой-то конкретной задачи, чтобы, сделав дело, насытить заодно свою небольшую потребность в очном общении с другими людьми и в полном спокойствии вернуться к своим автоматам и прочему.

Группа состояла именно из этих троих не потому, что у них был такой уж большой опыт работы именно в этом составе. Просто их посты оказались самыми близкими к той точке, на которой надо было осмотреться и разобраться: к пещерам. Суть дела была изложена каждому в отдельности по связи, так что, встретившись в Северном Ските, они были не только в равной мере осведомлены о новом задании, но и успели уже снестись между собой, распределить предварительную работу и в основном выполнить её – всё с помощью тех же средств связи, конечно. Связь была, пожалуй, единственной отраслью техники, в которой Марс был обеспечен не хуже, но скорее даже лучше, чем Земля, – хотя бы потому, что на Земле связь прежде всего – условие эффективной работы, на Марсе же – условие выживания каждого в отдельности и всего проекта «Освоение» в целом.

Каменистый, не очень крутой внешний склон кратера, образовавшегося многие миллионы лет тому назад, уводил группу в нужном вроде бы направлении, тонкие полутораметровые колёса марсбайков сейчас катились без всяких усилий со стороны седоков – достаточно было лишь пошевеливать рулём: тяготение – оно и на Марсе тяготение, хотя земному, понятно, не чета. Только изредка приходилось поработать педалями. Вокруг – камень, камень и ещё раз камень. Мрачновато, как всегда. И немного тоскливо.

– Унылые края, очей очарованье, – сказал Усяго, чтобы не было ко всему ещё и молчания. Раз уж сошлись втроём – хоть мембраны потрясём вволю.

– Не насилуй классика, – откликнулся Голенах – наверное, из тех же соображений. – Если не хочешь спать – давай попробуем посращивать нитки. Может, что-нибудь и образуется. У тебя была последняя связь с таможней. Что-нибудь полезное?