Иван Константинов - Стальная бабочка, острые крылья

«По истечении трех лет, после экзаменов, способных свести с ума, ученики признаются готовыми к прайм-линку. Они принимают присягу, им рассказывают о долге перед крепостью и о героизме. Ведь пути назад больше нет, операция необратима. Никто из принимающих присягу не знает, что на самом деле им предстоит, к этому не могут подготовить никакие тренировки. Их всех хорошо кормят и заставляют высыпаться, перед тем как по жребию допустить в медицинскую часть корпуса.

Они входят в большой освещенный зал и видят каркас. Так называется то место, где им предстоит провести ближайшие одиннадцать часов. Этот самый каркас похож на человека, сплетенного из металлических прутьев и стоящего, разбросав руки в стороны, очень большого. Он нужен потому, что во время операции приходится стоять неподвижно и быть в сознании. Таня спрашивала верно. Когда тебе разрезают голову, это мучительно, несмотря на наркоз, но боль быстро уходит, а потом становится гораздо хуже.

Прайм-линк выглядит как сеточка из тонких серебряных нитей, которую опускают на твой мозг. Ты это видишь на больших экранах, окружающих каркас. Каждое ее прикосновение что-то обозначает – вспышку памяти, чувство жара, яркий свет. С тобой говорят, и тебе приходится отвечать на вопросы. Каждая нить – это вопрос, чувство или воспоминание. Их сотни, они проходят сквозь тебя, а ты смотришь со стороны на свою вскрытую голову и не можешь пошевелиться. Одиннадцать часов становятся вечностью, пыткой, заполненной жестокими вопросами. Потом наступает темнота, и ты не знаешь, завершилось ли все или через секунду начнется снова.

Сон после установки прайм-линка длится трое суток, да и потом не все приходят в себя. За последующие два года тренировок выходит из строя часть связей в прайм-линке, дающих слабину. Для некоторых это тоже заканчивается фатально. К выпуску приходят лишь те, кому хватило сил бороться до конца. Им очень-очень повезло, но и они, как правило, не живут слишком долго».

Мириам отложила гребешок, зевнула, и словно в ответ на этот тихий звук скрипнула дверь. Би вошла, повесила тяжелый игольник на спинку кровати, зацепив ремнем за столбик, и подошла к окну.

Мириам некоторое время молча рассматривала ее профиль, потом спросила:

– Они ушли?

– Да, – ответила Би устало. – Ничего нового. Их глава ранен. Пленные точно не знают, где искать Паука, но город маленький. Завтра они прочешут Яму.

– Хочешь спать?

– Да. Нужно ложиться, завтра рано вставать.

– Почему?

– Помнишь, я тебе кое-что обещала?

Мириам задумалась. Би села на кровать, вытащила второй игольник из-за пояса, стянула брюки вместе с ботинками, бросила их на пол и с ногами забралась на одеяло. Ее белая кожа мерцала в темноте. Сидя на кровати в одной майке, она быстро разобрала оружие и сложила все части обратно.

Мириам присела на край своей кровати, рассматривая Би, и ее слова снова всплыли в памяти девушки:

«Нас очень мало. Да, подготовить таких, как мы, весьма сложно, но причина еще и в том, что каждый из нас носит в себе свою смерть как бомбу, обреченную взорваться. Мы знаем, что у нас совсем немного времени, и стараемся успеть сделать как можно больше, прежде чем откажет память или же провода, дающие нам возможность думать и действовать быстрее всех, выжгут в награду наш мозг. Потому нет ничего глупее и хуже, чем предать клятву прайма, отказаться от того, что ты уже сделала с собой. Только этому нет прощения».

– Ты никогда так долго не говорила, – сказала Мириам.

– Очень давно, – ответила Би, заворачиваясь в одеяло. – Но мне нужно было объяснить тебе. Джино напомнил мне, что это значит, чего мне на самом деле ждать. Ложись выспись, это будет трудно.

– Что трудно?

– Научиться стрелять.

Иосиф Картель никогда не любил шахматы.

Он считал их игрой для военных, прямолинейных и ограниченных, словно фигуры на доске, способных ходить только одним, заранее определенным образом. Шахматы отражали их реальность. Фигура не могла изменить свой цвет или пойти не должным образом. Невозможно было купить третью ладью или короля.

В мире, который знал Картель, случалось иначе.

Старинные шахматы достались ему от отца. Это была растрескавшаяся каменная доска, аккуратно склеенная, покрытая защитным лаком, и неполный набор фигур. Недостающие пришлось заказывать у ювелиров в Чикаго. Больше никто не знал, почему и зачем так резать камень.

Мало кто помнил, для какой игры предназначаются эти фигуры.

Отец давно умер и отдыхал на маленьком кладбище в Атланте. Место в этом некрополе королей стоил больше годового дохода некоторых мануфактур. Такова была маленькая прихоть старика, которую Картель исполнил, не понимая.

Не все ли равно, где лежать?

А шахматы остались, за ними почему-то лучше думалось. Картель неплохо играл, хотя найти соперников было сложно. Поэтому большую часть времени они просто пылились здесь, в задней комнатке механической кузницы. Он предпочитал ее другим кабинетам, сделанным скорее напоказ, залу для официальных приемов рядом с магистратом, личным комнатам в «Гелиотропе» и в «Белой кошке» – всем тем местам, которые были созданы для других.

Это помещение принадлежало только ему.

В нем не было ничего лишнего – маленькое окно с матовым стеклом, пропускающее немного света, простая лампа над старым рабочим столом, шкаф для документов, сейф и пара кресел у столика с шахматами, очень старых, кожаных, со следами штопки. Даже звуки кузницы, постоянно проникавшие сюда, – удары парового молота, свист и скрежет станков – были частью кабинета, не позволяли расслабиться и забыться.

Картель поставил на столик стакан с недопитым виски и дотронулся до белого ферзя. Он всегда играл белыми, предпочитая чистые цвета. Перед началом партии фигуры были расставлены ровными рядами, и даже ферзь пока не мог прыгнуть. Потом он становился непредсказуемым, мог двигаться так, как все остальные фигуры, вместе взятые, кроме разве что одной.

Но что происходит, если у противника два ферзя?

Картель внимательно смотрел на черную фигуру женщины в цилиндрической каменной шапочке, замершую рядом с королем.

Что делать, если ты не знаешь, как на самом деле способен двигаться второй ферзь? Как предугадать его движение, построить защиту?

Два раза мигнула небольшая красная лампа, спрятанная под столешницей: охрана сообщала о приходе сына. Ладьи? Возможно, когда-нибудь, но не сейчас. Пока просто пешки.

Дэвид вбежал в кабинет, хлопнул дверью, и Картель с некоторым удовлетворением заметил, что кобура у него на поясе стала значительно меньше. Теперь там явно располагалось более практичное оружие. Несколько секунд они смотрели друг на друга, разделенные шахматным столом.