Николай Романов - Регент

И он немедленно принялся осуществлять задуманное.

На планету доставили бывшего императора.

В сопровождении свидетелей, коими выступили офицеры и десантники с фрегата, а также кое-кто из пиратов, отправились к развалинам военного городка. Отыскали подходящий по размерам лужок, выгрузились из глайдеров.

– И зачем ты меня сюда привез? – спросил император.

– Я вызываю тебя, отец, на поединок. Согласно древнему обычаю наших предков!

Владислав криво усмехнулся:

– Я уже говорил… Хорош поединок!.. Ты ж «росомаха»! Я тебя разве что во сне, исподтишка, с расстояния в несколько метров могу убить. Другого способа нет!

«Отказываешься опять! – подумал Осетр. – Однако придется, нет у тебя иного выхода».

– И тем не менее оружие выбирать тебе, отец! Поскольку вызываю тебя я.

– Да какое там оружие! – отмахнулся Владислав. – Нет такого оружия, чтобы это получился поединок, а не убийство более пожилого более молодым… – Он вдруг замер, взгляд его взлетел к небу, словно он искал там выхода. Или защиты. – Впрочем, есть. Есть такой поединок, который ни в коей мере не связан ни с преимуществами молодости, ни с владением оружием. Но соревноваться придется в удаче!

Это был знак судьбы. Осетр с трудом сдержал нервную дрожь, подступавшую к нему в предчувствии победы.

– Это соревнование называется «русская рулетка», – продолжал Владислав.

«Ему самому пришла в голову эта мысль, и отказаться он уже не сможет! – подумал Осетр.

Он сделал знак Найдену. Тот поднялся на борт глайдера.

Все остальные, кому предстояло стать свидетелями поединка, зашевелились, образуя круг.

Прошло несколько секунд, и Найден снова спустился на землю, держа в руках небольшой чемоданчик антикварного вида.

Осетр взял у него чемоданчик, открыл и вытащил оружие. Показал всем:

– Это револьвер Нагана образца одна тысяча девятьсот пятнадцатого года Древности. Оружие антикварное, однако боевое. – Он вскинул наган и выстрелил в сосну, стоящую шагах в двадцати за пределами круга.

Все оглянулись.

Вздрогнувшее дерево потеряло шишку.

– Как видите, пули из него вылетают, пусть и антикварные, но обладающие совершенно реальной современной убойностью, – продолжал Осетр.

Он откинул барабан вправо и вытащил сначала стреляную гильзу, а потом еще пять из шести оставшихся патронов. Отдал их Найдену, вернул барабан на место и крутанул.

– Ну что, отец? Твое желание может сбыться. Стоит только захотеть.

Владислав поедал его глазами, в которых бушевала ненависть. А на скулах опять ходили желваки.

– Я готов, – прохрипел он.

– Поскольку оружие мы выбрали вместе, тебе решать, кто будет стрелять первым.

Владислав думал недолго.

– Молодым везде у нас дорога… Ты моложе – ты и стреляй первым.

– Как скажешь! – Осетр поднял револьвер, приложил конец ствола к правому виску.

Запахло угрозой.

Однако деваться было некуда – не спраздновать же труса в такой ситуации! – и он нажал спусковую скобу.

Грянувший щелчок показался ему самым настоящим выстрелом.

Однако ноги не подкосились, и оружие не выпало из охваченной смертным бессилием руки.

– Твоя очередь, отец!

Владислав взял в руку наган, некоторое время смотрел в пространство. Потом поднес ствол к виску.

Послышался щелчок.

– Один – один, – сказал Осетр.

Потянулся к нагану и, забирая оружие у императора, почувствовал, как у того дрожит рука.

Повторил весь набор движений и вновь услышал щелчок. На сей раз он вовсе не показался Осетру выстрелом.

Однако ощущение угрозы нарастало.

Тем не менее он не терял присутствия духа. Не потому что был «росомахой» – просто судьбе его предстояло оборваться далеко впереди, через годы и десятилетия. А иначе зачем все?

В глазах Владислава стыл ужас. Бороденка стала походить на обрезанную и растрепанную метелку.

Рука его теперь уже дрожала так, что это стало заметно всем присутствующим. Император поднес конец ствола к виску и замер. Глаза его теперь видели только Осетра и ничего больше.

Угроза не нарастала.

Владислав резко выбросил руку вперед. Щелкнуло.

Осетр был настолько уверен в своей судьбе, что даже не стал по-«росомашьи» уходить с линии огня. Впрочем, боевой режим уже включился, и после следующего выстрела Владислава пуля бы уже ни в коем случае не попала Осетру в лоб.

Однако Владислав больше в него не стрелял. Он походил сейчас на сдувшийся пузырь, и окружающие его люди невольно обратили внимание на то, насколько он немолод.

– Что ж, отец, – сказал Осетр. – Мне достались два выстрела подряд. Полагаю, ты тоже должен выстрелить в себя дважды. Верно, господа?

Со всех сторон понеслись одобрительные выкрики.

Да, что бы ни хотел сделать Владислав, а лицо он уже потерял.

Однако смертный ужас в его глазах сменился надеждой, а потом и уверенностью в собственной удаче.

До полного оборота барабана оставалось сделать три выстрела, два из которых приходились на его долю. Но императора не покидала надежда, что патрон находится в последнем, седьмом гнезде. И он на этот раз недрогнувшей рукой поднес конец ствола к виску и собрался сделать подряд два нажатия, чтобы опалить потом сына бешеным взглядом радости.

Однако застрелился он первым же выстрелом.

Сделавший свое дело наган, выпустив из ствола струйку дыма, упал на траву. Ноги у Владислава подкосились, и он последовал за наганом.

И пока он падал, Осетр успел подумать, что, не переиначь отец очередность выстрелов, пуля досталась бы сыну.

Судьбу не обманешь.

Вокруг загомонили. Шум нарастал. Слышались тут и крики радости, и печальные стоны… А потом их перекрыл зычный голос Найдена Барбышева.

– Император умер! – рявкнул он. – Да здравствует император!

И первым опустился на правое колено, отдавая честь Остромиру Приданникову, который только что перестал быть регентом.

За ним последовали остальные.

«Ну вот, – подумал Осетр. – Свершилось! Регент стал императором!»

Можно было возвращаться в столицу победителем.

Впереди много дел! Еще недавно я бы сказал, что впереди создание семьи… Но не теперь. Теперь все изменилось…

Он вспомнил Яну.

И снова отчетливо понял, что ничего не изменилось. По крайней мере, в его чувствах к девушке. И почему-то не удивился.

Он представил себе, как через много десятков лет, когда все жизненные планы будут реализованы и все задачи решены, ему не останется ничего, кроме как уйти на покой и начать сочинять мемуары.

И он снова вспомнит Яну.

«Мое восхищение ею угасло постепенно, будто угли прогоревшего костра, – напишет он. – Еще недавно на них можно было вскипятить чайник страсти или зажарить шашлык восторга. Но вот уже присыпаны они серым пеплом равнодушия, и остается только удивляться, куда же он делся, этот ярко пылающий огонь…